Всемирный фестиваль молодежи и студентов по сути своей имел такое же раскрепощающее воздействие на советских людей, как и завершение войны в Европе, когда миллионы простых «Иванов» из деревень и сел увидели иной, более цивилизованный мир. Теперь, в 1957 году, советские власти сами пригласили Европу и весь остальной мир в Москву. Появление на улицах советской столицы юношей и девушек из Европы, Африки, Северной и Южной Америки, Азии, Австралии разбило вдребезги советские пропагандистские штампы. Как вспоминает один из участников события, в советской пропаганде «американцы изображались двумя способами – либо бедные безработные, худые, небритые люди в обносках, вечно бастующие, либо толстопузый буржуй во фраке и в цилиндре, с толстенной сигарой в зубах, этакий „Мистер-Твистер бывший министр“. Ну, была еще и третья категория – это совсем уж безнадежные негры, сплошь жертвы Ку-клукс-клана» [665]. Когда русские люди увидели перед собой раскованных, модно одетых молодых людей, в том числе и темнокожих, это было шоком. А благодаря спонтанному общению с иностранцами внушенная Сталиным ксенофобия и страх перед осведомителями КГБ начали испаряться почти на глазах.
После фестиваля многие его очевидцы сошлись во мнении, что он стал историческим событием, не уступавшим по значению разоблачению Сталина на XX съезде. Джазовый музыкант Алексей Козлов писал: «Мне кажется, что Фестиваль 1957 года стал началом краха советской системы. Процесс разложения коммунистического общества сделался после него необратимым. Фестиваль породил целое поколение диссидентов разной степени отчаянности и скрытности, от Вадима Делоне и Петра Якира до „внутренне эмигрировавших“ интеллигентов с „фигой в кармане“. С другой стороны, зародилось новое поколение партийно-комсомольских функционеров, приспособленцев с двойным дном, все понимавших внутри, но внешне преданных» [666]. Владимир Буковский вспоминал, что после фестиваля «смешно было говорить о загнивающем капитализме». Кинокритик Майя Туровская считала: «Поколение „шестидесятников“ выросло бы другим без фестиваля» [667].
Никита Хрущев искренне полагал, что Советский Союз сумеет догнать и перегнать Соединенные Штаты Америки по всем основным экономическим показателям, включая производство товаров народного потребления, в науке и технологии, и в целом – по уровню жизни. В 1957 году он выдвинул лозунг «Догнать и перегнать Америку!» Три года спустя он провозгласил новую Программу КПСС, обещавшую построить коммунизм в ближайшие двадцать лет. Быстрые темпы экономического роста, лидерство СССР в освоении космоса – все это вселяло в Хрущева оптимизм. Он не боялся показывать советским гражданам достижения американцев. Когда в июле 1959 года в Москве, в результате советско-американского соглашения о культурном и научном обмене, в парке Сокольники открылась первая Американская национальная выставка, миллионы москвичей устремились в выставочный павильон, чтобы своими глазами посмотреть на достижения американской промышленности, потрогать хромированные длиннокрылые американские автомобили и отведать никому не ведомой пепси-колы. Хрущев так объяснил свой замысел руководителю ГДР Вальтеру Ульбрихту: «Американцы думают, что советские люди увидят их достижения и отвернутся от советского правительства. Но американцы не знают наш народ. Мы хотим повернуть эту выставку против американцев. Мы скажем нашему народу: вот чего достигла за сто лет самая богатая страна капитализма. Социализм позволит нам достичь этого гораздо быстрее» [668].
Пропагандистский замысел Хрущева, однако, ударил бумерангом по чувству превосходства перед Западом, которое при Сталине советская пропаганда успешно внедряла в массовое сознание, компенсируя нищету и голод послевоенных лет. А обещания обеспечить советскому народу уровень материальных благ по американским стандартам перенастраивали многомиллионное население Советского Союза на новый регистр. Зденек Млынарж, чешский студент в дофестивальной Москве и друг Горбачева, это тонко отметил: «Сталин никогда не допускал никаких сравнений социализма с капиталистическим образом жизни, так как постоянно утверждал, что мы у себя строим совершенно новый, ни на кого не похожий мир». Хрущев выдвинул лозунг «догоним и перегоним», и помог настроить сознание советского человека на сравнительный лад: вместо необоснованного, но укоренившегося чувства морального превосходства над «загнивающим» Западом, советский человек стал вырабатывать комплекс неполноценности. Привычка сравнивать все свое с американским укоренилась. Поколение за поколением в СССР убеждалось в том, что американский уровень жизни недостижимо выше, чем советский. Всем тем, кто задавал себе вопрос «почему?», заключает Млынарж, легко было прийти к выводу, что главным препятствием, не позволяющим советским людям жить так же хорошо, как американцы, является советская экономическая и политическая система [669].
В хрущевскую эпоху в советских средствах массовой пропаганды и агитации уживались два несовместимых образа «Америки». По-прежнему, почти без изменений, шел в ход многократно испытанный за годы сталинского правления образ врага. Пропаганда рисовала США главным противником Советского Союза; американский капитализм и жизнь американского общества изображались как своего рода «антимир» – прямо противоположный и глубоко враждебный советскому образу жизни. Но был и другой, положительный образ Америки как страны, где живут не только враги, но и «прогрессивные американцы», рабочие и фермеры, друзья советского народа. Технические достижения американской промышленности и сельского хозяйства преподносились как результат мирового научно-технического прогресса, и советским людям предлагалось брать с них пример [670].
Из-за подобной двойственности многие вопросы, касавшиеся Соединенных Штатов Америки, оставались без ответов. Мало кто в Советском Союзе мог авторитетно, со знанием реалий, судить о жизни американского общества и его культуре. Тем поразительнее, что немногие знатоки выражали прямо противоположные мнения в подцензурной советской печати. В 1957 году в «Литературной газете», официальном органе Союза писателей СССР, появилось несколько статей Александра Казем-Бека, аристократа, эмигранта, и русского националиста, который, после многих лет жизни в Америке, подал на советское гражданство и вернулся в Россию. В своих статьях автор осуждал Соединенные Штаты, заявляя, что, в отличие от Советского Союза и Европы, Америка – «страна, не имеющая собственной культуры». Почти сразу же на публикации Казем-Бека откликнулся Илья Эренбург – еврей-космополит, «русский