Но все эти встречи ни к чему не вели. Поклонится Васильцев обрубковато и сухо – и был таков. Разговора никакого не выходило. Не удивительно поэтому, если барышни наконец пришли к заключению, что такого грубого, неотесанного медведя, как их сосед, и свет не производил.
Но если с Леной и Лизой знакомство Васильцева не клеилось, зато с Верой оно завязывалось очень просто и, надо сознаться, далеко не поэтическим образом.
Лето приближалось к концу; начиналась осень, дождливая, грязная, с ранними темными вечерами. Вынужденная, непривычная скука однообразной деревенской жизни все еще часто выгоняла Васильцева за ворога его дома и заставляла его искать развлечения в длинных прогулках. Но, как все люди, никогда не жившие в русской деревне, он часто встречал на своем пути затруднения и попадал, как ему казалось, в большие опасности.
В профессорском кружке, где Васильцев вращался до тех пор, меньше всего пришло бы кому-либо в голову заподозрить его в трусости; наоборот, товарищи постоянно дрожали, как бы он своей неуместной строптивостью и их не подвел под ответ. Когда профессорской карьере его был положен столь неожиданный конец, даже самые храбрые из его приятелей печально соглашались:
– Это было неизбежно! Разве с такой буйной головой, как у Васильцева, можно прожить в России!
Сам Степан Михайлович сознавал себя в душе очень смелым человеком. В своих сокровенных мечтах – в тех мечтах, в которых не признаешься даже близкому другу, – он любил воображать себя в разных необычайных положениях и не раз из глубины своего кабинета участвовал в защите баррикады.
Тем не менее, несмотря на свою всеми признанную храбрость, к деревенским собакам, про которых шла молва, что они прошлой весной растерзали прохожую побирушку, и к деревенскому быку, который уже два раза подымал на рога пастуха, Васильцев питал, надо признаться, очень большое почтение и всячески избегал ближайшего с ними знакомства.
Однажды случилось ему отойти довольно далеко от дома. Большая дорога осталась в стороне. Шел он, по привычке заложив руки за спину, понурив голову, погруженный в мысли и не глядя по сторонам. Вдруг, очнувшись, он увидел себя в довольно затруднительном положении: кругом его топкий луг, в котором, чуть сойдешь с узенькой тропинки, нога уходит по щиколотку в жидкую кашицу. Перед ним довольно широкий ручей, а сзади слышится топот и мычание деревенского стада.
– Эй, пастух! Придержи твою скотину, – подумал было закричать Васильцев.
Но пастух, мальчишка лет пятнадцати, слабосильный и слабоумный – затем его отдали в пастухи, что он ни к какому другому делу не годился, – только промычал что-то бессвязное в ответ и загоготал глупым, идиотским смехом.
Васильцев стоял в нерешительности.
– Прыгайте через ручей. Он ведь не глубок! – раздался вдруг молодой, почти детский голос, в котором звучали нотки смеха.
Васильцев посмотрел в ту сторону, откуда пришел ему добрый совет, и увидел на холмике, на противоположном берегу ручья, шагах в двадцати от себя, не то барышню, не то просто девочку, лет пятнадцати, в соломенной шляпке, обвитой выцветшей ленточкой, и в простеньком ситцевом платье, слишком узком в груди и коротком внизу и в рукавах.
Вера, тоже загнанная сюда скукой, уже давно, от нечего делать, наблюдала этого забавного, худого человека, затруднявшегося перед такими пустяками.
– Прыгайте смелей! – закричала она еще раз, но Васильцев все не решался.
Тогда Вера сбежала с холма, бесстрашно зашлепала старенькими ботинками по топкому лугу, притащила откуда-то доску и с размаха перебросила ее через ручей, густо обдав грязью свои белые чулки и серые панталоны соседа.
Очутившись в безопасности, Васильцев, разумеется, тотчас же устыдился своей трусости. Торопливо и конфузливо поблагодарив свою спасительницу, он стоял перед нею, растерянно и принужденно улыбаясь. Уйти немедленно, оставив по себе такое невыгодное впечатление, ему не хотелось; но он решительно не знал, как завязать разговор с этой маленькой дикаркой, разглядывавшей его с беззастенчивым любопытством подростка.
– Что это у вас за книжка? Можно взглянуть? – нашелся он наконец.
У Веры под мышкой ее драгоценные жития. Васильцев раскрыл наудачу и прочел следующее: «Император Диоклетиан, осерчав на честного мученика Исидора, повелел страже отвести его в Капитолий…»
– Что за чепуха такая! – невольно вырвалось у Васильцева.
Гневно, негодующе сверкнули синие баранцовские глаза. Быстро схватив свою книгу, Вера повернулась спиной и зашагала по направлению к дому, не оглядываясь.
В течение вечера Васильцеву не раз, против его воли, приходил на ум утренний комический эпизод, и воспоминание это всякий раз вызывало в нем и смех, и легкую досаду.
На следующий день, сам не отдавая себе отчета, он опять отправился на место вчерашнего посрамления. К своему удивлению, он застал там и Веру. С задумчивым, сосредоточенным лицом она стояла у ручья и как будто поджидала Васильцева.
– Здравствуйте! – сказал он, дружески протягивая ей руку.
– Неужто это все неправда? – проговорила она вместо ответа, подымая на него свои большие глаза, взгляд которых был теперь тревожный, почти умоляющий.
Вчера, услышав такой нелестный отзыв о своей любимой книге, она начала с того, что рассердилась, но скоро гнев сменился другим, более тяжелым чувством.
«Все говорят, что сосед умный и ученый. Он должен все это знать. Ну что, как и в самом деле все это о мучениках сказка?»
Сомнение это было так мучительно, что разъяснить его надо было во что бы то ни стало.
– Это вы о книге, что ли? – засмеялся Васильцев. – Ну, сами вы посудите, барышня. Император Диоклетиан царствовал в Византии, а Капитолий находится в Риме. Как же он мог велеть страже отвести туда честного мученика Исидора?
– Ах, вы об этом! Значит, только это неправда?
– Как только? Кажется, достаточно!
– Ну, а то правда, что мученики были?
– Конечно, были.
– И резали их, и жгли, и зверями травили?
– Все это проделывалось.
– Слава богу! – вырвалось облегченным вздохом у Веры.
– Как слава богу, что терзали-то их?
Оригинальная девочка решительно начинала забавлять Васильцева.
– Ах, не то, разумеется, не то! – конфузясь, заторопилась Вера, – я хочу сказать, слава богу, что хоть тогда-то были такие хорошие люди, святые, мученики.
– Мученики есть и теперь, – серьезно проговорил Васильцев.
Вера взглянула на него удивленным долгим взглядом.
– Да, в Китае! – сообразила она наконец.
Васильцев опять засмеялся.
– Зачем искать так далеко! Есть и ближе!
Вера все смотрела на него, и на лице ее отражалось все большее и большее недоумение.
– Разве вы никогда не слыхали, что и у нас в России сажают людей в тюрьмы, ссылают в Сибирь, подчас даже вешают? Как