– А если вернёшься в «Лилию» без выручки? Кем тогда станешь?
– Дурой битой.
– То-то и оно. Желающих нынче не много, пришлых нет совсем.
– Думаешь, нас закроют? С голоду помрём. Народу вон не до праздника…
Они оглядываются на толпу протестующих. К ратуше уже спешат гиены. Сначала повяжут – разбираться будут потом.
– Думаю, пора уходить.
– Зима скоро. – Эула сжимает её пальцы на прощание. Две осинки на ветру.
– Выживем.
– Береги своих.
Умбра кивает.
– Девочкам привет.
Не всем, конечно. Дале, Мирке, Шанку – тем, кто относился к Невене по-доброму. Одноухая не забывает и не жалеет для них слов.
Гремит доска с кодолами. Эула сворачивает в проулок; Умбра оглядывается, провожая взглядом тёмные кудряшки. Улыбается вслед младшей Осинке.
☽ ⚓ ☾
Ей было тринадцать. Эуле – десять.
– Не спишь?
Как-то ночью она пришла, устроилась под боком и протянула карту. Невена с трудом разлепила глаза.
– Это что?
– Каллима дала. Говорит, мы с тобой связаны, как эти раку.
– Кто?
– Деревья. Для та-мери они священные.
Невена потёрла глаза. Вздохнула, поняв, что дело срочное и доспать ей не дадут. А жаль. Снилось что-то интересное – про маяк и зажжённые огни на берегу. Клиф там выглядел иначе – нарядный, светлый, как в сказке…
– Это же осины!
На картинке и впрямь были изображены два дерева со светлой крой и резными листочками, опавшими по осени. Над землёй – понурые стволы, зато ниже, в чёрной плодородной почве, их корни сплетались, превращаясь в руки – древесные ладони переплетали пальцы и крепко держались друг за друга.
– Красиво, – прошептала Невена. – Она тебе подарила?
– Не насовсем, только тебе показать, – кудряшки Эулы щекотали шею, – надо вернуть. Колода должна быть целой.
– Иди тогда, возвращай.
– Можно я тут останусь? А завтра отдам.
– Можно.
– Ты не забудешь? – тихо.
– Нет.
– Спокойной ночи.
– Угум, – неразборчиво-сонное согласие. Невена поправила одеяло так, чтобы хватило обеим, и повернулась на бок. Спина к спине.
Две маленькие раку. Единые в корнях и единые в сердце.
☽ ⚓ ☾
Над распахнутой дверью поёт колокольчик.
Умбра спешит войти: на улицах неспокойно. Всего несколько минут понадобилось ей, чтобы добраться до Хребта – верхней улицы, от которой узлами позвонков расходятся улочки поменьше, – и за это время ей попалось два патруля, одна уличная шайка, десяток надписей на стенах и один костёр, сложенный из дверных створок. На каждой намалёван круг, перечёркнутый наискось. Потёки белой краски ещё свежие: от встречи с огнём воняют так, что приходится зажимать нос ладонью и ускорять шаг.
«Всем сохранять спокойствие и оставаться дома».
«Приказ городского совета будет объявлен после шестого набата».
Жандармы не успевают расклеивать объявления. К ним присоединяются почтальоны и торговцы газетами.
Суета течёт по улицам, подхватывает Умбру, как кораблик из ореховой скорлупы, и увлекает за собой.
– По какому праву? Это что за художества?!
– Мон, сохраняйте спокойствие.
– Дверь мне кто закрасит? Где ваши доктора хвалёные?
– Вы и ваша семья соблюдаете карантин до появления… дальнейших… распоряжений! – Державшийся на расстоянии жандарм вынужден применить силу, защищаясь от атаки горожан. Что стало с ним дальше, Умбра не увидела – она перешла на бег, минуя квартал, помеченный кругами.
Пару раз её окликали – с порогов ли, из окон, – но она не оборачивалась. Жалела, что не отправилась сразу к мосту – на встречу со Скатом.
Дым растекался между домов, заползая в трещины и арки: дома в районе Хребта были старые, из красного кирпича, лепились друг к другу тесно: ни за что не угадаешь, в каком из тесных дворов поджидает тупик.
Поворот, следом ещё один… В груди тоже разгорается костёр. Вот вам и праздник Жнивья – получайте.
На синих мундирах – марлевые повязки, явно сделанные наспех. В руках у гиен – уже не дубинки, а ружья. Протестующих с площади разогнали, а что толку? Люди в панике – как крысы. А в гневе – разъярённые быки. Соберутся снова, на сей раз в другом месте. За решётку всех не бросишь, кто-то да останется – продолжит дело.
За спиной будто стучат барабаны. Голоса Клифа сливаются в протяжный гул, и Умбра закрывает дверь, отсекая их словно ножом.
В лавке Каллимы царит полумрак. Пахнет смолой: сладковатый, древесный аромат пробирается в ноздри. Дым, идущий от палочек, ничуть не похож на тот, что снаружи – тяжёлый, горький, удушающий. Нет, здесь плещется пряный дурман, готовый утянуть за собой на границу реальности и сна. Это особое состояние Каллима называет мэй-мао-маху – «между грёзой и явью». В нём даже чужие – такие как Умбра, люди земли – могут видеть нити, если Узор им позволит.
– Киа ора, Каллима.
Она окликает хозяйку. Приветствие на языке та-мери звучит как пожелание жизни.
– Киа эне, Беглянка.
Та показывается из-за занавески, расшитой изумрудной нитью, жестом приглашая гостью войти. На губах застыло подобие улыбки, но в глазах, подведённых сурьмой, прячется недоброе. Не угроза, а тревога.
– Мне передали послание. – Умбра достаёт из кармана Чумного. – Я помню: колода должна быть целой.
Каллима хмурит брови и отмахивается.
– Уже нет. Я надеялась, что ты придёшь, но не поэтому.
– А почему? Объясни, что мне делать, если не бояться. Если карта не про болезнь, про что тогда?
– Болезнь может коснуться тела, а может – души. С телом я могу помочь. – Она двигается по комнате стремительно, вскрывает ящики из тёмного дерева, вытряхивает предметы из бархатных мешочков. – Возьми. Это нюхательная соль с острова Белого Камня. – Каллима протягивает флакон с сыпучим содержимым, а следом ещё один, с вязкой жидкостью, похожей на дёготь. – Здесь настойка: выжигает заразу, выгоняет из тела всё злое. И оберег – Слово на нём крепкое, земля не позовёт того, кто носит.
Костяная подвеска на тонком шнурке по форме напоминает ноготь. В другое время она бы спросила, чей он – поговорила с гадалкой о многом, – но резкость Каллимы, её порывистость и спешка передаются гостье. Время не ждёт: она должна вернуться к Скату.
– Слышишь, что творится снаружи? Безумие какое-то. – Умбра не успевает понять, что именно оказывается у неё в руках. За окнами раздаётся шум: грохот, чей-то протяжный крик, – но из-за плотных штор ничего не видно.
– Люди всегда люди. Та-эрдан, они становятся слугами гнева в тёмный час. Мысли тоже заразны. Не бойся смерти, бойся идей.
– Тебе тоже страшно, те-ваку?
Каллима оборачивается, когда Умбра обращается к ней как к видящей.
– Да, Беглянка. Страшно. Детлар не успел. Я не успела. Теперь всё рухнет. Посыплется.
– Погоди… Детлар? Судья