Всё повторяется. Снова огонь, и волны, и дрожь земли.
«Шторм идёт за тобой…»
– Скорее! – Скат машет рукой. Предводитель акул вместе со своими людьми первым скрывается в брюхе стального чудовища, погружённого в воду. Нура даже представить не может его истинный облик и размеры. И каково там – внутри. Но медлить нельзя.
– Обстреливают восточный берег, – бросает Сом, когда они его догоняют. Ключи от Крепости позвякивают у него на шее, отливая медным блеском, – теперь бесполезные. – Надеюсь, этот мятежник своё получит. – Он скрывается в люке первым, чтобы успеть предупредить остальных, если что-то пойдёт не по плану.
Горчак многозначительно хмыкает. Будь Карп в сознании, он бы высказал всё то, о чём думали остальные, но Нура чувствует, как его волосы щекочут щёку: голова безвольно повисла. Втроём они спускают его в зев чудища. Следом ныряют Ёршик и Горчак. Нура остаётся на пустом причале вдвоём со Скатом.
Его тёмные глаза не мигая смотрят в сторону маяка, в котором свет, несмотря на приход утра, не гаснет.
– Иди, – сухо бросает он.
– Ка та’эр… – начинает она, но Скат обрывает:
– Не смей! Даже не пытайся, тебе не «забрать мою боль». Полезай внутрь.
Остров Ржавых Цепей содрогается от нового взрыва. И ещё. Нура хватается пальцами за железные скобы, и подводное чудище глотает её, принимая в жадную утробу. Скат идёт следом, захлопывая люк над головами. Безжалостный лязг отрезает их от неба, смерти и горящего маяка.
СТРАНИЦА ДЕСЯТАЯ. Огонь
Она спит без сновидений.
Впервые за несколько ночей Умбру не терзают кошмары. Только глубокая чернота, не то исцеляющая, не то наоборот – зовущая на ту сторону…
Сколько часов прошло, она не знает. Встаёт в поту и больше не дрожит. Умывается водой из таза. Затем повторяется вчерашний «ритуал». Доктор выводит её наружу, под пасмурное небо, она отвечает на точные вопросы: силён ли зуд, есть ли головная боль, тошнота, тремор… Последнее слово ему снова приходится объяснять, но Луас не теряет надежды. Снова называет её умной.
Умбра смеётся.
Кажется, по-настоящему. Вслух. Как раньше.
Доктор пугается.
– Простите. – Она сидит у стены заброшенного дома и смотрит на тучи. Отдыхает, прежде чем сделать ещё несколько шагов до кухни и попробовать поесть.
Её короткий смех и впрямь звучал чужеродно, как если бы песню на похоронах затянули не плакальщицы, а балаганные шуты. Но, несмотря на это, ей стало хорошо.
– Ты выглядишь лучше, – отмечает Враг довольно. Делает какие-то пометки на листе бумаги, сложенном на коленях.
Она опускает ресницы, представляя, как по очереди обнимет всех братьев. И напоследок – Ската. Дольше всех, но не так, чтобы Горчак отвесил едкую шутку, а Карп подхватил её и пустил дальше – со всеми цветистыми подробностями, хоть и без зависти. Со светлой горечью.
«Вашу руку, мона».
А ведь как хорошо начинался тот сон!.. Если собраться с силами, она, наверное, и станцевать может, чем точно повергнет Луаса в ужас.
Не стоит рисковать.
Подставляя лицо осеннему ветру, Умбра слушает рассказ о том, как добрый доктор спас умирающую в переулке Хребта. Бедняжка была без сознания и бредила, говоря о каких-то башмачках. Очевидно, заражённая.
– Почему вы не прошли мимо?
– Я давал клятву.
– Врачебную? А как же тысячи тех, кто умирает в изоляторе?
– Зачем эта провокация, Умбра? Ты ведь понимаешь всё сама.
Он снова сидит на противоположном конце лавки. Линзы очков сверкают бликами. Почти как у Сома. Умбра ловит себя на мысли, что уже сроднилась с маской. Ей неинтересно, какое у доктора лицо. Будто его и нет вовсе. Как говорит Карп, «таким из мамки вышел».
– Мне хочется понять. У нас с вами разные ответы. И причины помогать. Я могу верить в судьбу, а вы… человек науки, сами говорили. То, что вы взяли и принесли меня сюда, это поступок…
– Иррациональный?
Она хмурится.
– Я бы сказала по-другому.
– Пожалуй, так и есть… Но представь монету на дороге.
– Ничью?
– Именно. Ты поднимаешь её. Каковы твои мысли?
– Что кто-то обронил.
– Допустим. Идёшь дальше и видишь ещё одну монету. Старинную, золотую.
– Это какая-то игра?
– Если хочешь, – отзывается Луас. – Если тебе так больше нравится. Я не всегда бываю занудным.
– Ну хорошо. Я подумаю, что меня водят за нос.
– Но тебе станет интересно, откуда они взялись? Вдруг рядом находится клад.
– Или банда нутряков.
– Ищешь подвох, это хорошо. Но нет, никто не скрывается поблизости.
– Тогда пойду по дороге дальше – вдруг увижу третью.
Луас довольно покачивает головой.
– И россыпь монет приведёт тебя к ларцу с сокровищами.
– Настоящими?!
– Более чем. Жемчуг, алмазы – всё, что захочешь и сможешь представить. Тебе станет интересно, кто владел ими раньше и почему бросил клад?
– Конечно, станет, ведь…
– Никто в здравом уме расстанется с ним, верно? – Маска доктора сползает с носа, и он поправляет её быстрым жестом. – Мотивы людей нам часто неясны. Они идут вразрез с нашими представлениями. Чужая душа – чужой мир. Так всегда было. И будет.
– Вы просто не хотите отвечать.
– Чтобы ты поняла, почему, – он делает ударение на последнем слове, – мне придётся пересказать всю свою жизнь. Или, по меньшей мере, несколько лет – до этого момента.
Умбра ковыряет ногтем край бинта: пожелтевший узелок ослаб и выпустил нити. Пока она спала, Луас мазал ступни и ладони какой-то пахучей мазью. Она застывала на коже коркой. Или то лопались мелкие волдыри и вытекала сукровица вперемешку с гноем. Умбра не знает. У неё теперь странные отношения с телом. Она будто смотрит на него со стороны – как на чужое. Близко нельзя. Слишком больно. Жалко станет до слёз. А слезами, как известно, горю не поможешь.
– Вы и так для меня загадка, доктор. Даже в двух словах не расскажете. Только говорите о доверии…
– Спрашивай.
Вот так просто.
Так молниеносно, что Умбра теряется.
О чём попробовать узнать? О смерти судьи Гэлина? О том, как доктор оказался в Клифе и, главное, зачем? Или…
– Что вы делали в том переулке? В Хребте.
– Скрывался. Бежал от жандармов, если хочешь знать. Нежелание гнить в госпитале – лишь одна из причин. Мне были поставлены условия, которые я не мог принять.
– Какие? И кем?
– Городским Советом. – Судя по всему, Луас морщится. – Это политические дрязги, Умбра. Они всегда грязны и аморальны. И не имеют ничего общего с медициной или спасением жизней.
Она задумывается, стоит ли говорить о своей