Летали мы и по площадкам, где стояли наши наблюдатели, и где стояли правительственные ангольские войска, ФАПЛА. Тут вообще не возникало особых проблем. В целом обстановка была довольно благостная.
Хотя были и жертвы среди ооновского контингента, и часто. Один из таких печальных случаев, о котором я знаю, произошел на юге, в провинции Уила, где я служил в годы первой своей командировки (в городе Мулондо). На запад от Мулондо есть такой населенный пункт Шонгорой. Вот в этом Шонгорое был пост наблюдателей. В том «тим-сайте» служил мой хороший знакомый Саша Кияшко, он тоже выпускник ВИНЯ, на пару курсов меня старше. После разъединения Союза он уехал в Украину и приехал в миссию ООН как уже украинский военный наблюдатель. Так вот, на этом посту он, как человек из бывшего Союза, стал очень уважаемым. Потому что он мог все: работать с радиостанциями, с компьютером, со связью Capsat (satellite communications), он мог все делать. И поэтому там была целая толпа людей, которая иногда говорила ему: Саша, ты, главное, сиди, работай, отсылай вовремя сообщения (reports), а мы будем ездить, патрулировать сами! Там же было обязательное патрулирование на машинах – проверка, как выполняется соглашение о прекращении огня, нет ли нарушений. И в один из таких выездов на них напали и всех перестреляли. Самое интересное, что был черед Сашке ехать! То есть, он уже говорит – я еду, а ему – нет, должно прийти какое-то важное сообщение, так что Бог с ним, с патрулированием, сиди, мы сами поедем! Там были англичанин, египтянин, индус и еще кто-то. Выжил только индус… Напали унитовцы, расстреляли буквально в упор, а индус притворился мертвым, у него было шесть пулевых ранений. Сашка, когда приехал в Луанду после этого, две недели пил не просыхая.
Помню еще один случай – к счастью, закончившийся благополучно. Унитовцы задержали наш вертолет. Это было в районе Сауримо, запад Анголы, провинция Южная Лунда. Они летели проверять выполнение в этих местах соглашения о прекращении огня и разъединении противоборствующих сторон, и их вертолет вместе с наблюдателями просто взяли в плен. Продержали двадцать семь часов. Вся миссия ООН, что называется, «на ушах стояла»! Доложили, естественно, в Нью-Йорк, оттуда пришел приказ организовать с ними воздушное сообщение, сбрасывать им теплые одеяла, еду – а это был июнь или июль, то есть в Анголе это зима.
– Какой это был год?
– Девяносто седьмой. Но наши ребята вышли из положения с присущей нам смекалкой! Они просто стали сливать лишний керосин с вертолета, и тут же выстроилась очередь из местных анголан. Анголане за керосин принесли им поесть, одеяла, выпивку! Они тут же напоили охрану – пригласили их выпить, то есть! В итоге приехал какой-то командир местный, и сказал, что ладно, отпускайте этих русских, черт с ними (смеется). Но эти двадцать семь часов, конечно, ребята были на лезвии бритвы. Это все мне рассказал Саша Кондратюк, переводчик, мой бывший ученик.
Вообще, на ооновской машине по стране, по городу можно было ездить. Другое дело, что в Луанде происходили иногда такие случаи, как целенаправленные грабежи ооновцев. Люди местные, которые носили оружие, днем были полицией, а вечером – бандитами. Пытаться им что-то объяснять было просто бесполезно, они без слов ствол в живот тыкали и все. Я уже не раз говорил, и еще не раз скажу, что в Африке цена человеческой жизни – это даже не копейка и не ноль, а где-то минус пять. В этом я убедился еще в первой командировке. На операции [261] мы несколько раз посещали ангольский госпиталь, где лежали раненые, – так этих раненых там принимали, перевязывали и забывали про них, выживет – молодец, не выживет – хрен с ним.
И вот, в «ООНии» получались такие ситуации. Например, как-то мы поехали отдохнуть в кабачок в центре Луанды, сидим там, отдыхаем. Вдруг появляется знакомый уругваец, штабной офицер, и говорит: «Меня ограбили». Полиция подошла, как оказалось, – потому что он, вместо того чтобы поехать на машине, пошел пешком, – а у него не было ID-карты на груди, удостоверения личности. Естественно, задали вопрос: кто такой, документы? А он ID-карту свою хранил в портмоне. Достал портмоне – полицейский просто выхватил у него это портмоне, вытащил ID-карту, отдал ему, а портмоне – себе в карман. А там четыреста долларов было.
Естественно, мы старались передвигаться на ооновских машинах, и особенно – не вступать в конфликты с полицейскими. Ну, а если уж что случалось – тут начиналась дипломатическая работа переводчика или любого человека, знающего язык. То есть, моя. Начинаешь включать свои «замполитские» способности и пытаешься им доказать, что они неправы.
– Лично приходилось попадать в такие конфликтные ситуации?
– Да. Чаще срабатывало, удавалось договариваться. И опять же – на кого попадешь. С кем-то просто, с кем-то – с трудом договоришься.
– А бывали ли такие случаи, что, например, узнавали, что Вы когда-то служили уже в Анголе, и менялось ли как-то отношение к Вам в этом случае?
– Пару раз меня узнавали – десять лет спустя. Один случай я описал в книге: когда меня узнал бывший сваповский [262] солдат. В войсках ООН он служил уже капитаном, там была намибийская миротворческая рота. Я иду по миссии, вдруг слышу: «Товарищ майор!», на ломаном русском. Оборачиваюсь – спрашивает: «Извините, пожалуйста, вы в 86-м в Лубанго были?» Я говорю, да, был. «Но вы тогда были лейтенантом?» Да, говорю. А он, оказывается, бывший сваповский боец, и меня тогда запомнил.
А другой случай, когда мы были в командировке, в Луэне, на востоке страны. Поехали в город, остановились возле бара, чтобы зайти хоть пива купить, жара была. А там стояло несколько негров, в форме местной – фапловской. Один говорит: «Джеронимо!» Это ведь мое чуть ли не второе имя, еще по первой командировке получил такое боевое прозвище, поте de combate. Я оборачиваюсь – говорю: «Да, я». Он: «Ты меня не помнишь?» Я: «Честно говоря, нет». А он, оказывается, был в комендантском взводе, в нашей бригаде, когда мы ходили по джунглям в восьмидесятые. То есть,