Первый тост произнес успевший уже поддать посаженный отец. Он, напрягаясь, воспроизводил заученный стих о лебединой верности:
– Дай бог вам верности супругов,
Что называют лебединой!
Чтобы душа была упругой
И в чувствах-помыслах единой!
Постоял, подумав, и добавил:
– Едал я как-то лебедя, хорошая птица.
И выпил, свадьба началась. После третьей оживились быстро хмелеющие посланцы севера. Инициативу перехватил шаман, он поджег пучок какой-то вонючей травы и, стуча в бубен, окурил молодых.
Водки было много, а закуски мало, поэтому веселье шло, набирая обороты, без перерывов на еду. Перешли к песням, сначала пели про моряков, потом русские народные и наконец перешли к чукотскому народному творчеству. После коллективного исполнения Танькиной родней танца «Чайка, борющаяся с ветром» завыли «Чукотскую дорожную»:
В тундре я тружусь без лени,
Я простой оленевод,
Много северных оленей
Требуют моих забот.
Чукча я, чукча я…
Тундра – родина моя!
Куплетов в песне было много, и между припевами гости успевали выпить.
Подарю олень шаману,
Пусть камлает целый час,
Все чтоб было без обману,
Пусть шаман поженит нас!
Чукча я, чукча я…
У меня теперь семья!
Припев подпевали всем коллективом.
Веселье подходило к концу, и дядя невесты, подняв привезенный с собой большой медный поднос, начал обходить гостей. Со стороны жениха на поднос летели мятые рублишки, от души принявший на грудь посаженный отец гордо бросил на поднос пятерку, мол, знай наших.
Когда поднос перешел на сторону оленеводов, Танькин отец достал из-под стола тревожный чемоданчик и, что-то весело лопоча на своем языке, высыпал из него на поднос пачки десяти- и двадцатипятирублевых купюр. Образовалась немалая горка, гости стихли, протрезвевший посаженный отец нервно дергал кадыком.
Арефий, живший в родном Оскундураре в замкнутой экономической системе натурального хозяйства и успевший за последние годы оценить всю прелесть формы экономических отношений «деньги – товар – деньги», не верил в привалившее счастье.
Первая брачная ночь чередовала любовь с подсчетом денег. Ничто так не укрепляет потенцию, как финансовая независимость.
Денег оказалось много, и, по утверждению абсолютно не меркантильной Таньки, совершенно не поддерживающей ажиотажа, родня могла подкинуть не один такой чемоданчик.
Арефий крепко задумался: когда он принимал решение стать офицером, ни о какой романтике или тем более внутренней потребности к служению Отечеству речи не шло. Имея за плечами опыт жизни в глухой деревне и после в ПТУ, он просто желал лучшей жизни.
А теперь вот она, лучшая жизнь, свалилась на голову прямо из чемодана, и на хрена теперь ему эта служба?
Поразмышлял Арефий да и сделал выбор. Тщательно прополоскав рот водкой, он принародно нагрубил заместителю начальника факультета по политчасти. Участь его была решена, Арефия демобилизовали.
И началась у Арефия безбедная, счастливая семейная жизнь, тундра-кормилица сбоев не давала.
Балагур
Шутку, как и соль, должно употреблять с умеренностью.
Третьи сутки гидрографическое судно штормовало в Аравийском море. Жесткий шторм методично изводил экипаж и железо, на ходовом мостике командир, раскорячась в кресле, философствовал:
– Вот на хрена человеку в море ходить? Это же неестественно, он же не рыба. Ну, еще понятно, когда романтики, умишком убогие, или потомственные моряки, а нормальному человеку зачем?
Старпом, вцепившись в поручень пульта управления, через жалобно дребезжащий стеклоочиститель считал волны.
– Товарищ командир, девятая!
Перед судном вырос вал, закрывающий небо, казалось, старушка не справится, не заберется на гору и свалится кормой в пучину. За трое суток все, что можно было дополнительно закрепить, – закрепили, все, что могло оторваться или упасть, – упало, лишних шумов на судне не было.
Командир слушал стук сердца и стон железа: «Ну давай, милая, давай, еще немного».
– На руле внимательней! Не заваливай нос влево!
– Не могу удержать, помогите машинами!
– Старпом, добавь оборотов левой!
Не успели, накрыло, судно разворачивало лагом к волне и укладывало на левый борт. Все следили за кренометром, стрелка плавно катилась к отметке 27 градусов, обозначенной красной риской. Если стрелка уйдет за угол заката, то, считай, хана, не встанет судно.
– Право на борт! Стоп правая! Левая полный вперед!
Стрелка кренометра дошла до красной риски, остановилась, подергалась и начала медленно отваливать. Судно, словно ленивый обожравшийся ванька-встанька, с трудом, ворча и постанывая, начало подниматься. Наконец легли носом на волну.
– Так держать! Обе малый вперед! Я же предупреждал, повнимательней на руле.
Как ни в чем не бывало командир продолжил, обращаясь к старпому:
– Юра, ответь, ты зачем в море ходишь?
Спокойствие и уверенность командира передались остальным. Юра Кузякин был опытным моряком, уже больше трех лет ишачил старпомом, но в командиры его двигать не спешили и очередного звания не присваивали. Кузякин был патологическим шутником, его рыжая, вечно торчащая в разные стороны шевелюра как бы давала ему право быть несерьезным. Шутил Юра всегда и над всем, к месту и не к месту, над начальниками и над подчиненными, над неодушевленными предметами и даже над самим Леонидом Ильичом Брежневым, что давало повод считать его для командирства не созревшим.
– Я, товарищ командир, семью укрепляю.
– Ну ты и загнул.
– Это не я, это Пушкин. Помните – «Чем больше женщину мы меньше…»?
Командир переваривал вольную трактовку классика.
– Да, что ни говори, а Пушкин голова! А вызовите-ка сюда зама.
На мостик, держась за переборки, вполз замполит, уже немолодой, измученный качкой человек с лицом зеленого цвета и глазами поруганного спаниеля. Осмотрев видение, командир не удержался:
– Слушай, скажи как на духу, ты зачем в море ходишь?
Бдительный зам почуял в вопросе подрыв авторитета партии.
– Это как это зачем? А партийно-политическая работа с личным составом?! А культмассовая?! Это вам не чих, этим надо заниматься.
– Вот, вот именно. Приуныл народец, ладно третий день жрем без первого, а почему кино не крутим?
Зам опешил.
– Да какое ж кино в такую погоду?
– Как раз в такую и нужно, хоть чем-то экипаж отвлечь. Что там у тебя есть для поднятия настроения?
Судно с грохотом рухнуло с очередного гребня, нос скрылся под водой, по иллюминаторам, как из крупнокалиберного пулемета, застучали ошметки порванной волны, накрывшие надстройку. Зам зажмурился и рефлекторно присел,