«Нам следовало бы лучше поработать над этим „невербальным общением“», – думает Доджер, считая звезды и пытаясь заснуть.
Эрин слушает, как дыхание Доджер выравнивается, становится глубоким и медленным по мере того, как она погружается в бессознательное состояние. Убедившись, что Доджер в самом деле уснула, она открывает глаза, откидывает волосы с лица и тихо считает до десяти на шумерском. Доджер-математик не двигается. Она еще не полностью проявилась; настанет время, когда она будет чутко реагировать даже на тех, кто будет просто думать о числах в ее присутствии, улавливая их мысли уголком сознания. Тогда Эрин не будет так рисковать, если только они все еще будут вместе, если только они все еще будут живы.
Она осторожно садится, пытаясь уловить любые признаки движения. Не обнаружив их, она встает и направляется к двери.
Воздух в доме неподвижен. Она уверена, что Роджер спит в специально отведенной для него комнате: когда кукушата настолько близко, они должны либо постоянно быть начеку, спать по очереди, прикрывая друг друга, либо совершенно расслабиться, синхронизируясь на уровнях, которые пока что непонятны даже им самим. Эрин не терпится увидеть выражения их лиц, когда они поймут, насколько глубока их связь.
Этот дом построен не для войны. Все в нем говорит о мире, о праздности; никто из тех, кто думает о предстоящей битве, не выбрал бы кремовые ковры и обои пастельных тонов. Эрин останавливается у фотографии семьи Чезвич перед замком Спящей красавицы в «Мире Диснея». У Доджер (на вид ей около двенадцати) на голове мышиные ушки, а на лице широкая, яркая улыбка ребенка, чьи самые большие горести связаны с воображаемым другом, который перестал с ней разговаривать, и чередой учителей математики, которые ничего не понимают. Ее родители светятся любовью и удовлетворением. Вот что делает этих кукушат такими опасными: их дорога к Невозможному городу вымощена не только ветром и звездной пылью, а еще и простым красным камнем, вытесанным в реальном мире, где алхимия – пустые фантазии, а бессмертие невозможно.
«Ты сделал их слишком нормальными, вот где ты облажался», – бормочет она, касаясь рамки. Затем она продолжает путь, направляется к задней двери и выходит в зеленый калифорнийский вечер.
После смерти Даррена Эрин отослали из лаборатории в Нью-Йорк – в приемную семью, столь же преданную делу, как Миддлтоны, чтобы научиться всему, что ей нужно было знать для предстоящей миссии. «Мать» научила ее использовать вежливость как оружие, подводить глаза и губы и улыбаться в нужный момент так остро, чтобы прорезать кожу, кости и социальные барьеры. «Отец» научил ее за минуту разбирать, протирать и заново собирать винтовку; неустанными жесткими тренировками, через которые он заставил ее пройти, могла бы гордиться военная академия. Они работали во славу дела, работали ради гражданства в Невозможном городе и сделали из нее оружие, с помощью которого можно изменить мир.
Проблема с оружием заключается в том, что его можно направить в любую сторону. Она садится в шезлонг у забора (тот самый шезлонг, на котором в другой временной линии полулежала Доджер, пока у Роджера рушилась жизнь; шезлонг, в котором Доджер приказала вселенной перезагрузиться, чтобы спасти Роджера от последствий выбора, который сделали его родители) и достает телефон. Нóмера, который она набирает, нет ни в одном справочнике, ни в одной базе данных; даже телефонная компания затруднилась бы определить, кому он принадлежит.
«Доджер, мне очень жаль», – думает она, подносит телефон к уху и ждет. Раздается щелчок.
– Докладывай, – говорит голос.
– Родители Чезвич узнали в Миддлтоне биологического родственника, как только он вошел в дом, – говорит она. – Они спросили, знают ли подопытные о своем родстве. Подопытные ответили утвердительно. Подопытные сближаются, но не начали проявлять никаких признаков реакции второй стадии. Они остаются отдельными личностями и, похоже, не нуждаются в разделении. Какие будут дальнейшие указания?
«Пожалуйста, не просите меня убить ее родителей», – думает она. Не то чтобы она любила Доджер – та для нее скорее полезная вещь и должна оставаться полезной, чтобы план Эрин удался, – но это не значит, что Эрин хочет сделать ее сиротой. Стабильность Грачей всегда была под вопросом. Грачи – это бурные реакции, дрейфующие в мире, полном возможных конфликтов, и, чтобы удержать их от взрыва, нужен Галка Джек. Если сейчас убить родителей Доджер, она может отдалиться от Роджера, и последствия будут катастрофическими.
– Продолжай наблюдать, – говорит голос. – Жди дальнейших инструкций.
Линия снова щелкает – вызов завершен. Эрин откидывается в кресле и закрывает глаза. Еще одно препятствие пройдено.
Дальше будет еще труднее, но потом станет легче.
Биология
Лента времени: 16:01 PST, 8 декабря 2008 года (немногим позже)
Роджер и Доджер полулежат каждый на своем кресле и смотрят на грязновато-белые плитки на потолке, испещренные маленькими и на первый взгляд беспорядочными отверстиями.
– Сколько их? – спрашивает Роджер. Он старательно не смотрит на стоящую рядом женщину, которая вводит иглу ему в вену. Он сам напросился, и он сознает, что сам напросился, но процесс от этого не становится более приятным.
– Плиток или дырок? – спрашивает Доджер. У нее уже взяли кровь. На сгибе локтя у нее кусочек пластыря, прижимающий ватный шарик, а в руке – коробочка сока с изогнутой соломинкой.
О, как он жаждет эту коробочку сока. В последний раз он так сильно хотел чужое угощение в началке, когда мисс Льюис (он всегда будет помнить мисс Льюис) разрешала им приносить коробочки с соком из дома на пятничную сказку.
– Плиток.
– Шестьдесят четыре.
– Дырок.
Доджер буквально за мгновение окидывает взглядом очертания четырех отдельных плиток, после чего безмятежно улыбается, отпивает сок и говорит:
– Шесть тысяч двести восемь.
– Круто. – Роджер закрывает глаза. Перспектива смещается, и он смотрит на потолок глазами Доджер. Здесь нет цвета, который можно было бы оценить; только кремовые плитки и металлические направляющие, удерживающие их на месте. – Смита сказала тебе, зачем сдавать кровь повторно, или для тебя это тоже загадка?
– Все кругом – загадка. – Доджер поворачивается к нему.
Видеть собственное тело со стороны всегда неуютно. Одно только изменение перспективы многое объясняет в том, как окружающие реагируют на его внешность. Стоящая рядом с ним женщина вытаскивает иглу, и его кровь такая красная, яростно, ослепительно красная, и он не уверен, должно это его восхищать или тревожить.
– Смита сейчас подойдет, – говорит женщина и выходит из комнаты, прежде чем они успевают спросить ее о чем-нибудь еще.
На какое-то время они остаются одни.
– Эй, Додж. Ты знаешь, что я дальтоник?
– Только потому,