— Давайте помогу? — подхватываю одну из связок книг и спешу следом за лекарем.
Там мы спускаемся на первый этаж, а затем покидаем лекарню под безмолвные взгляды местных лекарей и санитарок. Никто даже слово не говорит на прощание, игнорируют даже лекаря Бартона. Видимо, теперь они с нетерпением ожидают, когда чума в виде меня покинет их обитель.
Больно. Обидно. Но все это не смертельно. Потому, кивнув на прощание пожилому лекарю, загружаюсь в повозку, и она опять несет меня в путь. В новое место, где, как надеется лекарь Бартон, нас ждут люди мудрее и более новых взглядов.
Пейзажи меняются, а чувство, что воронка, от которой я хочу уберечься, подбирается все ближе — обостряется. Даже оборачиваюсь пару раз, так как кажется, что нас преследуют, но нет. Ни единой души в этом поле, кроме нас с лекарем, заделавшимся в кучера, в повозке.
Только ласточки летают высоко в небе, и я, закрыв глаза на секунду, представляю, что нет никаких проблем, что все будет хорошо. Тем более, мы с наставником уже проделали работу над ошибками и вывели новую стратегию, которая убережет нас всех.
Нам нужно лишь время, нужен новый шанс, и вот спустя три часа пути, мы уже видим новую деревню, почти такую же, как предыдущая. Видим новую лекарню высотой в два этажа, окрашенную в бледно-желтый цвет и… Целую делегацию лекарей и санитаров перед ней… К чему эта толпа?
Глава 37. Прогоните преступницу
Чем ближе мы подъезжаем к лекарне, тем четче я вижу толпу. Пятеро мужчин в белых мантиях, стоящих по центру полукруглого крыльца, — это и есть лекари.
И главный среди них, видимо, тот невысокий полноватый мужчина с рыжими бакенбардами и залысинами на висках. Он смотрит строго, почти испепеляет взглядом, когда круглое лицо с розовыми щеками кажется застывшим как камень. Рядом пожилой мужчина и еще трое молодых лет тридцати. Уже за ними стоят санитары и санитарки.
Женщин тут всего шесть. Они стоят в коричневых платьях, белых передниках и нарукавниках, в чепчиках, под которые убраны почти все волосы. Привычные образы, вот только непривычные выражения лиц.
В первую очередь от них я ожидала негодования и неодобрения, но нет. Во взгляде почти каждой я вижу любопытство.
Одна даже пытается шепнуть что-то другой, но, поймав злой взгляд одного из лекарей, тут же опускает голову. А вот остальные дамы смотрят.
И вовсе не с праздным любопытством, а так, что даже становится чуточку не по себе, после всех косых взглядов до этого. Будто даже ждут… Интересно.
Но лекари явно не разделяют их взглядов, впрочем, как и мужская часть санитаров.
Смотрят с неодобрением в упор на меня, что тоже странно, ведь раньше по приезде все в первую очередь смотрели на наставника Бартона и только после замечали какую-то там служанку, а потом удивлялись, что, оказывается, она ученица.
А эти обо мне уже знают, сомнений нет. Зато нарастает волнение. И нарастает так, что ладони начинают потеть, но я втягиваю воздух поглубже. Стараюсь сохранять внешнее спокойствие и держать спину прямо, хотя сердце колотится так, что, кажется, его стук слышен даже возле лекарни.
«Все будет хорошо, а если нет — решим!», — читаю мантру, и повозка, покачнувшись еще раз, останавливается, и наставник отпускает поводья.
— Пойдемте, леди Оливия, — зовет он меня, а я, оставив вещи, спешу ему на помощь. Все-таки несколько часов он был «за рулем», а погода жаркая и возраст. Потому и хочу помочь ему спуститься, как полагается ученице. К счастью, это нормы мира допускают, если я не касаюсь оголенных участков кожи или ладоней, зато подхватываю за локоть.
Там мы с наставником и оказываемся на земле. Точнее на старой и давно потрескавшейся белокаменной плитке. А вот господа, выстроившиеся в ряд на крыльце, не то, что не спешат помочь — они не спешат даже встретить, так и стоят солдатиками.
От сего дурное предчувствие внутри усиливается, я даже поглядываю на наставника, пока помогаю ему шагать, ибо чувствую за собой вину. Должно быть, дело в скандальных статьях вестников. Иными словами в том, что Бартон связался с женщиной, которой тут не рады. Точнее не рад персонал мужского пола, а вот сами пациенты очень уж воодушевленно выглядывают в окна больницы, еще и жестами подзывают друг друга, будто к ним кто-то из королевской четы пожаловал. Радуются. А вот нам сейчас, кажется, будет невесело.
— Доброго дня, господа, — первым здороваться приходится наставнику. Он слегка склоняет свою седую голову, согласно этикету сначала в сторону мужчин, а затем и к женщинам. — И дамы, — не забывает добавить он, пока я внимательно смотрю на круглого и, судя по выражению лица и положению среди толпы, главного здесь мужчины.
— Этот день мог стать добрым, уважаемый лекарь Бартон, но, увы, наши надежды рухнули, — сообщает местный лекарь с таким же каменным лицом.
А я задумываюсь, что бы это значило? Может, дело не в моем присутствии, а в том, что кто-то болен? Лихорадка? ЧП? Господи, куда бежать?
Никуда. Или обратно в карету.
Судя по тяжелому взгляду желтоватых глаз, дело все-таки во мне.
— Простите, лекарь Бартон, что не встречаем вас, как хотелось бы. Но нам «эти проблемы», — опять зыркает в меня, как в нечисть какую-то, — ни к чему.
— Позвольте полюбопытствовать, лекарь Морэл, что сподвигло вас назвать мою ученицу таким непотребным образом? — хмурится наставник, и я вижу, что после дороги у него сил стоять не хватает, не то что спорить.
А самой мне спорить, увы, нельзя. Мы с Бартоном сто раз проговорили, что меньшее, что я должна сделать, — это не нарываться на неодобрение. Иными словами вести себя полностью в соответствии с правилами.
По крайней мере, на глазах у всех, пока слухи не утихнут. А все свои врачебные дела мы сможем проворачивать так, чтобы свидетелей было поменьше. Идеальный же план?
— Разве вы не видели вестники? — изгибается бровь Морэла. А я думала у него все лицо, словно в ботоксе, — неподвижное. Выходит, нет. — При всем нашем желании поработать с вами, лекарь Бартон, мы не будем