— Леди Оливия, стойте! — останавливает меня в последний момент. И это не Безликий, и даже не Андрэ.
Это лекарь Бартон.
И он всем своим телом отсекает мне проход к двери.
— Я все понимаю, леди Оливия… Но это… — выпаливает он, а затем замечает, что на нас все смотрят, потому чуть наклоняется, понижает голос: — Вы ведь не будете поить этой отравой больных?!
Скорее не спрашивает, а запрещает.
Потому и вскидываю взгляд, смотрю прямо в глаза.
— Ему нужно это лекарство. Срочно, — говорю наставнику, но натыкаюсь в его взгляде на что-то такое, отчего в сердце будто вонзают нож.
— Леди Оливия! — Бартон злится, но лишь на долю секунды, а затем смотрит на меня так, как обычно смотрят психиатры на буйных пациентов в фазе обострения, стараясь успокоить и утешить.
— Это плесень. Не трава, не порошок. Леди Оливия, вы знаете, что я всегда на вашей стороне, но это… В моменты отчаяния мы готовы идти на риск, но что если это убьет? — говорит он и смотрит мне в глаза так, будто хочет спасти.
— Я выращивала эту плесень на случай, если травы не помогут, и он наступил, лекарь Бартон. Вы сами говорили, что готовы ломать старое, если оно не работает. Да, состав на первый взгляд жуткий, не факт, что он правильный, но без этого лекарства, шансов на выживание точно уже не будет, — отвечаю ему, жду, что он поверит. Что услышит и, как всегда, поддержит мою « безумную» для этого мира идею…. Но он… не верит мне.
Я вижу это в его глазах. Чувство, будто зашла дальше, чем обычно, и вот-вот лишусь и его поддержки. И страшно от этого. Очень страшно, но я знаю, что делаю. По крайней мере, я знаю, что если не сделаю ничего, тогда скорый конец неизбежен.
— Лекарь Бартон, — шепчу его имя, смотрю в глаза, ибо слов уже не осталось.
— Думаю, Андрэ должен объяснить тебе, что бывает с лекарями, незаконные методы которых приводят к смерти, — только и говорит он мне. С болью. С горечью. Не со злым умыслом.
— Леди Оливия, боюсь, в этом случае, вам действительно стоит отступить… — тут же доносится голос Андрэ, даже его шаги. Но я не готова слушать. Потому и смотрю прямо в глаза наставнику.
— Я нарушила закон, когда у вас случился сердечный приступ. Вы живы, лекарь Бартон, а меня уже тогда можно было наказать. Я каждый день иду по грани и ступлю на нее и сейчас.
— Леди Оливия, в этот раз, если вы ошибетесь, я не смогу вас спасти, — взывает ко мне лекарь Бартон, и он прав. Я знаю, что он прав. — Если переступите через порог и напоите больного этой отравой, я…
— Я знаю... Знаю, какой это огромный риск, но еще я знаю, что если отступлю сейчас из трусости, если не попытаюсь, то он точно умрет! — только и говорю я, лишь бы он уже отошел. А наставник стоит на месте.
Все еще хочет меня спасти, но он просто не понимает, а мне некогда сейчас толкать лекцию про пенициллин и свойства антибиотиков. Потому просто его обхожу и иду в комнату к больному…
Шаги, только мои шаги, ибо никто не пошел следом, раздаются по пустому коридору. И это правильно, у этих людей есть что защищать, а я попаданка без кола и двора с единственным смыслом жизни, потому и ступаю вперед.
Ступаю, несмотря на то что руки трясутся, внутри все дрожит. Толкаю дверь в зал, а она тут же летит обратно в меня, норовя выбить поднос из рук, но не попадает. Останавливается в нескольких сантиметрах от меня и лекарства.
Точнее, ее останавливает чья-то рука, молниеносно протянувшаяся над моим ухом.
— Говорите, что делать, леди Оливия, — тут же раздается голос над головой, и, обернувшись, застываю на секунду…
Глава 50. Звезды
Черная маска Безликого возвышается прямо надо мной, взгляд его не вижу, но, кажется, он полон решимости. По крайней мере, именно такая энергия исходит из его тела, пронзая меня почти до костей.
— Вы спешили, леди Оливия, — говорит Маска, нет.. почти хрипит, и я только в этот момент соображаю, что буквально застыла между его рукой дверью и им самим. Даже спиной жар его груди и торса ощущаю.
Моментально смаргиваю, бормочу что-то вроде спасибо и прохожу в комнату. Сейчас важнее всего — больной. Им и собираюсь заняться, а он совсем уже бледный. Еще эта испарина. Тонкие губы потрескались, и дышит так тяжело, что страшно. Страшно, что не справлюсь.
— Подержите больного так, чтобы он смог глотнуть, не поперхнувшись, — прошу Безликого, и он, на удивление, быстро и четко исполняет приказ.
Я же отмеряю несколько ложек, так как точную граммовку рассчитать сложно. И сразу после лекарства даю воду с медом и солью, чтобы все лучше усвоилось. Второму я научилась здесь, в моем мире подобное применять не приходилось, но записи лекаря Бертона, как я говорила ранее, на вес золота.
Больной с трудом делает несколько глотков, мы кладем его обратно в постель. Смачиваю тряпку и кладу ему на лоб… дальше время будто замедляется, тянется, как резина.
Кто-то куда-то ходит, что-то говорит, делает. Кажется, Андрэ спрашивает у меня что-то несколько раз, но я не помню, что отвечаю. Все мысли о больном и том, как отреагирует его тело.
Да что там, я даже не замечаю даже Безликого, который ошивается рядом. Хвала богам хоть не болтает. Просто тенью нависает надо мной, пока я иду проверять оставшийся хлеб на плесень и молча делаю новое лекарство, в этот раз отстояв.
“Оно поможет, должно помочь. И другие тоже это увидят чуть позже.” — мысленно читаю себе, как мантру, хотя внутри много сомнений и тревог.
Я не хотела доходить до антибиотиков, не хотела делать их в такой спешке, потому что лекарь Бертон на самом деле прав. Это рискованно.
Но я напоминаю себе, что выбор у меня был между бездействием и риском. Я выбрала шанс. И этот шанс