“Испытывает она тебя, а ты ведешься, как дурак!”, — рычу ему мысленно, а Оливия, подув еще раз, взгляд на меня поднимает. И смотрит так, что удушить готов.
Не ее, а любого за нее. И эта мысль бесит настолько, что теряю контроль.
— Что по-твоему ты делаешь? — хватаю ее за руку, ибо еще немного... и я сорвусь.
— А сами не видите? — моментом хмурится и смотрит так, будто ничего не понимает.
А может, в самом деле, не узнает? Несмотря на шрамы, несмотря на то что я сам проговорился? Забыла меня к праотцам за пару месяцев?! Не знаю, но от этого ее взгляда, от ее запаха, так сносит крышу, что думать здраво не могу, что сам себя сейчас боюсь.
— Пустите! — дергает руку, и одна только мысль, что она ускользнет и я больше ее не поймаю, ослепляет настолько, что тело двигается уже на рефлексах.
Секунда и Оливия подо мной. Лежит своей тонкой спиной на постели. Холодные простыни от ее горячей кожи разделяет лишь моя рука. И эта рука скорей оторвется, чем ее сейчас отпустит. Ни за что. Никогда.
— Вы с ума сошли?! — рычит Оливия.
Голос силен, взгляд решителен. Но она не толкает. Не напугана. Она не вырывается, напротив, смотрит так, что все вокруг исчезает. Остаются только ее пылающие карие глаза. Ее вздымающаяся под тонкой тканью платья грудь, и губы… Губы, манящие меня…
Глава 60. Рехнулся?
Ольга-Оливия:
Яркое солнце бьет в глаза даже сквозь веки. Ворочаюсь, нащупываю подушку, лишь бы закрыться от света и тут нащупываю инородный предмет. Холодный, скользкий.
Вскакиваю так, как тысячу лет не вскакивала и сна уже ни в одном глазу. Не моргая, смотрю на стальной поднос, и где-то в душе начинаю нервно смеяться.
Ох уж и пробрало меня… после вчерашнего.
Стоит только вспомнить о последнем, как вздрагиваю. Нет, ну в самом деле, кто бы мог подумать, что у Безликого так чеку сорвет. Мало того что схватил меня за запястье, так еще и на кровать повалил на эту самую! На мою.
Навис сверху так, что я забыла, где у меня сердце. Казалось, что оно билось сразу везде: и в пятках, и в горле, и в груди. И жар этот жгучий… чтоб это молодое тело! Тридцать мне вроде бы в этом мире, а буйство гормонов как у двадцатилетней, до бабочек в животе.
Зажмуриваюсь, ибо становится чуточку стыдно. Растерялась, блин, как девочка. Нет, но там-то и не растеряться было сложно. Мужчина, полуобнаженный, тело, как у Аполлона прямо над тобой. А чуточку раньше он врагами за меня зубы повышибал. Вот и повело… не в ту сторону.
Благо, хоть не все мозги с этими гормонами растеряла.
— Если сейчас не опомнитесь, я все о вас Кайрону расскажу, — так и сказала этому безумцу, а он застыл.
Буквально камнем стал, который при всем желании с себя не сдвинешь. Только вот горячим до чертиков. И в этот самый момент мне показалось, что черная пелена, всегда закрывающая его глаза в прорезях маски, растворилась на секунду. И я увидела глаза…
Те самые глаза.
Он отодвинулся слишком быстро. Отвернулся и был так напряжен, что даже воздух вокруг него стал тяжелее. Я же почти не дышала и, кажется, в тот момент все еще дико краснела, что мне совсем не к лицу.
Но самое странное, я все судорожно искала, что бы сазать. Зачем? А черт его знает? Сама была не своя. А он тихо молча поднялся с постели, дошел до двери, не обернувшись, коснулся поблескивающей в темноте ручки и вдруг остановился.
— Я не хотел вас напугать. Вам со мной опасно, — только и сказал он таким хриплым голосом, что отпечатался в памяти чернильным пятном. Даже будто сейчас отовсюду звучит.
Тут же мотаю головой, желая выкинуть из нее подобный бред и в том числе шрамы на его спине в тот миг, когда он уходил. Без рубашки, между прочим!
Боги! Его же остальные домочадцы в таком виде не видели?
А-а-а! Как же хочется кричать: “Ольга, ты совсем рехнулась?”. Вот недаром люди говорят: “решения, принятые поздним вечером, обычно не имеют смысла на утро”. И чем я думала? Почему, как девчонка краснела? Фу меня, фу!
Так, хватит самобичеваний! Мне что, семнадцать? Быстро взяла себя в руки. Спину прямо, грудь колесом и вперед, морду кирпичом и вперед. В конце-концов, я ничего не сделала, ну кроме того, что смутилась и очень тупила. Но он-то об этом не знает. Его я вслух на место поставила, так что… вперед!
С такими мыслями и начинаю приводить себя в порядок, а вредная прядка каштановых волос все выбивается из косы, даже на третий раз когда переплетаю. И платье мятое, хотя на вешалку сразу после стирки его определила. Так, а чего я прихорашиваюсь?
“Ольга, стоп!” — рычу себе, и суета, в которой я с самого пробуждения находилась, резко отступает. Моргаю раз, второй и третий. Делаю вдох. Еще один. Поглубже.
Отлично.
Вот теперь все хорошо.
Вновь смотрю на себя в зеркало и улыбаюсь. Это я, Ольга-Оливия, у которой сегодня очень важный день. Неспешно подхожу к подоконнику, где еще вчера оставила подготовленные письма, чтобы не тянуть до утра, и выхожу из комнаты.
— О! Леди! — тут же налетает кухарка и что-то щебечет про завтрак.
— Буду. Но сначала проверю больных, а ты попроси кого-нибудь надежного отнести это на почту, — прошу женщину, передавая конверты, а она как-то уж очень удивленно смотрит на меня. — Что?
— Так все заняты, — отвечает она, и теперь мне становится любопытно.
— Чем?
Вместо ответа кухарка ведет меня во двор, который с первых секунд начинает мне напоминать строительную площадку местного уровня. Кто-то чинит забор, другие столбы для бельевых веревок ровняет, третий с четвертым что-то на соломенном навесе забыл.
— Это что? — спрашиваю кухарку, а сама все продолжаю сканировать взглядом двор.
Все домочадцы, кроме больных, при деле, но где… кхм… один нервнобольной любитель масок?
— Так вы же дом выкупили, вот хозяин и отдал приказ приводить все в порядок, раз вы почти за бесценок всех лечите. Мужики с радостью согласились помочь, — выдает мне кухарка, и глаза еще