Но она продолжает:
— Мне кажется, это очевидно, — поджимает губы дочь. Её глаза блестят упрямством.
Мой белокурый ангелок… вырос в светскую львицу.
А ей всего восемнадцать.
Или… уже восемнадцать, а я — действительно безнадёжно устарела для неё.
— Да и какие у тебя варианты? Ты ведь всё равно ничего не можешь. Только ковыряться в земле со своими кустами, — фыркнула дочь. — А вот у Марии в её двадцать два уже есть чайный салон. Самый популярный в столице. Туда не попасть. Запись — на три месяца вперёд…
Всё… Чувствую — я больше не могу это слушать. Зря продолжила этот разговор.
Для неё я — никто. Ничтожество.
Она меня стесняется.
Зато как блестят её глаза, когда она говорит о Марии.
Я тепло улыбаюсь Алексе. Не могу иначе. И не хочу больше спорить.
Кажется, я столько наслушалась, что большего моё сердце не вынесет.
Снова тянусь к воде с лимоном.
Дочь открывает рот, даже подаётся вперёд, чтобы снова извергнуть на меня, по её мнению, обличающую правду.
Как Аларик не выдерживает.
А вот теперь… я ему благодарна. Немного.
— Алекса. Покинь обеденный зал. И подумай над своим поведением. Ты была неуважительна по отношению к матери.
Та так же резко встаёт и вскакивает из-за стола.
Понимаю ее. Она ведь, по её мнению, защищала отца. Встала на его сторону. А тот сделал ей замечание.
Я смотрю на него. Аларик хмурится.
Слова дочери не пришлись ему по вкусу? Или что?
Но перед тем как покинуть зал, Алекса разворачивается и громко говорит свою окончательную позицию по нашему делу:
— Я пойду догоню леди Марию. Она не должна оставаться одна в таком положении. Ночевать я буду в Академии. Мне завтра к первой паре.
И хлопает деревянной дверью.
— Сын? — спрашиваю я.
Пора бы добить меня…
— Разбирайтесь сами, — говорит Мирей, встаёт из-за стола. — Я в Академию.
Уходит.
Я горько усмехаюсь. Не смотрю больше никуда. Просто прямо пялюсь в стену. Я хочу побыть наедине с собой.
Наедине с открывшейся мне правдой.
Я наломала дров в воспитании своих детей. Я никчёмная мать. Я ничего не умею. Растила детей, как это принято у аристократов: дочь — с двенадцати лет в пансион, сын — в военную школу. Мы виделись только на выходных, и мне казалось — всё у нас хорошо.
Но сейчас… все обернулось каким-то кошмаром.
— Уходи, Аларик. Оставь меня одну.
— Нет.
Глава 5
Возникла мысль, что я — сама своими руками и словами — отправляю Аларика из дома, толкаю его к другой.
Хотя могла бы… могла бы начать просить его остаться. Забыть ту девицу.
Но я сойду с ума, зная, что рано или поздно он снова туда потащится, чтобы посмотреть на ребенка.
Моя проблема в том, что я не была чистокровной аристократкой, я не приучена с детства к этому высшему обществу. Кто-то простит, закроет глаза на измену, а я не могу. Я просто не знаю, как это можно все простить.
В высшем обществе принято выходить замуж по расчёту. Нередко потом — заводить себе любовников. Только я думала, мою семью это не коснётся.
Мы ведь… те самые счастливчики. Истинные. Редкие, вымершие, как пещерные драконы далёкого прошлого.
Но нет… и мою семью коснулась эта гадость.
Я бы сказала, что мой дракон ещё долго держался.
Обычно стоило только родить одного или несколько наследников — заранее оговоренных в брачном договоре — и супруги могли спокойно заводить себе утешителей по душе.
Ненавижу это общество.
И я тут чужая.
Хотя целых двадцать лет старалась соответствовать ему. Училась молчать, улыбаться, не перечить. Носила платья по моде. Говорила только тогда, когда это уместно. Вела себя так, как велят — благородно, сдержанно, достойно. Я выучила эти правила, как военный устав.
Я повторяла их, как заклинания, лишь бы соответствовать своему мужу. Герцогу, потомственному сильнейшему магу и просто одному из самых богатых мужчин Империи.
Я забывала, кем была до замужества. Затирала свою суть, подстраивалась, прогибалась. Глотала слёзы, когда хотелось кричать.
А теперь?
Теперь меня выбросили, как ненужную старую перчатку.
Привели в дом молодую любовницу. Дочь принимает сторону успешной девицы. А сын просто самоустранился.
Я чужая.
Для них. Для этого дома. Для этого общества.
Но вот что…
Я замираю, перестаю дышать — от осознания ещё одной неприятной правды. Я ведь никогда не была искренней с собой.
Почему я загоняла себя в эти рамки высшего общества? Честолюбивых закостенелых консерваторов?
Да лучше бы я не соответствовала этому обществу вовсе. Ведь и так никогда не могла до него дотянуться. Просто перестала обращать внимание на шёпотки за спиной, будто была выше этого.
А надо было остаться собой. Тогда я бы хотя бы была честна — с собой.
Я ведь стала такой же искусственной, ненастоящей, с приклеенной улыбкой. Как замороженная рыба.
Да мне сорок пять. Я была замужем. Дети уже выросли — и я им оказалась не нужна.
Но ведь…
У меня всё ещё есть шанс стать собой. Не чьей-то женой. Не чьей-то тенью.
Собой.
Я снова вынырнула из своих мыслей. Повернула голову в сторону Аларика. Мы даже сейчас сидели так же, как обычно: я — по правую руку от него.
Его близость не раздражала. Она обжигала ненавистью и отчаянием, желанием отмыться.
— Уходи, Аларик, — повторила я.
Молчание было мне ответом.
Я увидела, как блеснули желтизной его глаза. Но он взял под контроль зверя — и взгляд стал карим, почти чёрным.
Видела, как он сжал челюсти, как заиграли желваки на его лице. Я знала мужа. Он был зол.
Но если раньше я бы постаралась его успокоить, то сейчас… Сейчас мне было всё равно.
— Я хочу побыть одна.
— Ты не будешь одна, — безапелляционно и холодно произнёс Аларик мне, и тут же чуть громче приказал. — Агнес. Принеси чай из яблочной мяты. Немедленно.
— Не нужно… — выдохнула я.
— Ты не в себе. — Тебе нужно успокоиться.
Я стиснула пальцы. Проклятый чай все-таки принесли, и Аларик наполнил мою чашку. Ароматная яблочная мята. Он помнил, конечно, какой чай я пью.
— Я сама, без тебя, успокоюсь, — цежу я. — Ты ведь просишь быть меня благоразумной. Я буду.
— Нам всем не помешает быть благоразумными, — цедит муж, отчего-то зло. Я не понимаю его.