Мне думалось, что «мать» недоговаривает. Что перевирает всё. Я не верил ей полностью. Хотя отец мог подобное устроить…
— Ты устраивала покушение на Мирея? — я резко спросил, в упор глядя на неё. — Вступила в сговор с Марией?
Она поджала губы.
— И после этого ты говоришь, что приняла меня, воспитывала, м? Ты собиралась избавиться от собственных внуков.
Она вздрогнула, и этим самым дала ответ. Не внуки они ей, потому что я — не сын. Она не смогла простить отца. Не смогла принять меня. Но раз не сказала мне об этом, значит я был ей нужен.
Я откинулся на спинку кресла, чувствуя, как внутри рычит дракон.
— Не понимаю только, зачем же ты испортила артефакт? — спросил я.
— И не поймёшь! — почти выкрикнула она, отвернувшись.
Я смотрел на мать и думал: что могло привести её к этому? Ведь Нариман — мой брат. Тогда зачем? Что она хотела доказать? Что скрыть?
А потом я вспомнил… и задал следующий вопрос. И от ответа зависело многое.
— Отец знал, что ты беременна?
— Да! — огрызнулась мать и замолчала. Сжала губы, словно боялась, что вырвется лишнее.
— Тогда почему отец написал завещание, в котором всё переходит именно мне? Почему он вообще его написал, м?
А потом, по её глазам, которые она отвела, я понял.
— Боги… Элоиза. Только не говори, что адюльтер сподвиг тебя на подобное? Ты сама не знала, от кого носишь ребёнка? Отец застукал тебя? Ты решила для верности перенастроить его? Там ведь твоя кровь?
Я увидел ответ в её испуганных глазах. Прикрыл свои глаза на мгновение.
— Ну конечно же… Ты была беременна Нариманом и испугалась, что отец избавится от тебя, тем более где-то была жива его истинная. Моя настоящая мать. И одно дело — измена женщины, совсем другое измена мужчины. Ты приняла меня. А вот он не собирался принимать ребенка от чужого мужчины. Ваши отношения с отцом всегда были холодными, равнодушными, полными расчёта. Для тебя он был опорой и положением в обществе, а для него ты — выгодная партия, та, что будет соответствовать его высоким требованиям и стандартам. И ты боялась потерять все это. Испортила артефакт, чтобы тот подтвердил родство твоего плода с тобой же, а не плода и отца. Отец, очевидно, застукал тебя. Потому и написала, то завещание. На зло тебе. И именно этот камень ты потом сунула в мои руки.
Я покачал головой. Всё теперь стало ясно.
— Только ты перехитрила саму себя. Вот, что я тебе скажу.
Мать кривилась. Слушала молча. Я был прав.
— Твоего ребенка он не собирался принимать. А потом он погиб. Так вовремя, — я чеканил каждое слово. — Я же… мог понять, что артефакт испорчен. Но ведь для этого нужно было проверять мою Ли, проверять моих детей. А зачем мне это? Я и так, как истинный, чувствовал каждого из своих детей. У меня не возникало даже мысли, что родовой артефакт можно исказить. У меня даже не было мысли, что я не родной, что мне придётся доказывать своё родство. Я привык к твоей холодной, равнодушной отчуждённости. Воспринимал все как должное, как часть жизни, хотя и видел, что с Нариманом ты другая. Но тогда списал это на то, что ты решила стать лучшей матерью пусть не для меня, но для второго сына. Да и потеря отца сказалась на тебе, как бы не были холодны вы друг к другу. Двадцать лет брака так просто не забыть. — А теперь скажи… — я почти выплюнул слова. — Отец точно сам погиб? Кто твой любовник?
— Заткнись, — процедила она сквозь зубы. — Я больше ни слова не скажу.
— Ох, нет, матушка, — издевательски проговорил я и поднял руку, лениво махнув ею.
А потом мои люди окружили мать.
— Ты всё мне расскажешь. Я ведь неблагодарный сын, помнишь? — холодно усмехнулся я.
Они подняли её со стула, в зале наступила тишина. Несколько голов обернулись. Но быстро сделали вид, что в тарелках интереснее.
— Что ты делаешь?! — мать зашипела, теряя остатки достоинства. — На нас тут смотрят!
— А мне плевать, — отрезал я. — Ты ещё не поняла этого? Ты тронула мою пару. А я — не мой отец. Я за свою истинную порву. И за детей. В этом, матушка, ты просчиталась.
— Гад! Подлец! — выкрикнула она, извиваясь в руках моих людей. — Сволочь!
Теперь на нас косились все. Кто-то прятал взгляд, делая вид, что ничего не видит. Кто-то, наоборот, с жадным интересом наблюдал за сценой. Шёпот прокатился по залу, словно лёгкий ветер, и в этих перешёптываниях чувствовался привкус скандала.
А «мать», ещё недавно гордая и величественная, теперь выглядела растерянной и злой, потерявшей лицо. Прическа растрепалась. Лицо исказилось в гневе и бессильной ярости. Леди Элоиза исчезла — осталась лишь озлобленная женщина, готовая рвать словами, как когтями.
Но в этот момент мне было не до победы.
Не до того, чтобы наслаждаться её позором.
Мне было больно.
Больно от правды, которая обнажилась, как рана.
От того, что мать, оказалась чужой, лживой, готовой продать и предать ради собственной выгоды.
Я встал и пошёл следом за извивающейся матерью. Мы вышли на улицу.
Мать стала тихо ругалась себе под нос. Она боялась поднимать шум, всё ещё пыталась сохранить видимость приличий.
Но здесь никого уже не было.
Мы прошли по каменной дорожке, и шаги гулко отдавались в ночной тишине.
Ветер колыхал фонари, свет ложился длинными полосами на гравий. Наконец мы остановились у чёрной, закрытой кареты.
— Все эти покушения на меня? Чьих это рук дело? Твоих? Или твоего любовника?
Она не выдержала.
— Гад! Сволочь! — сыпались лишь ругательства, грязные, колкие, искажённые ненавистью. Она больше не выбирала выражений, плевала словами, как ядом. — Куда вы меня тащите?! — взвизгнула мать, когда мои люди крепче сомкнули хватку на её руках. — Что вы со мной собираетесь делать?! Я леди! Вы не имеете права!
Я сжал зубы, распахнул дверцу кареты.
— А когда ты мою супругу закрыла в лечебнице,