Поначалу намары пытались втянуть меня в свои игры. Они щипались, толкали меня в центр зала, где находилось темное отверстие, точно слепой глаз, следящий за танцующими. Я отбивался, я кричал. Я не хотел смотреть на то, что находилось там, внизу. Некий животный инстинкт непрерывно твердил: «Не позволь им сделать это».
А остатки моего любопытства умерли в день, когда лицо Беляны треснуло, подобно фарфоровой вазе.
По приказу Данко намары все же оставили меня в покое: подтащив к основанию роскошного трона, усадили на холодные ступени подле ног своего повелителя. В каждом их жесте скользила трусливая угодливость. Отрешенно я подумал: «Что он творил с этим бедным глупым народцем? Какими опытами достиг такой власти над ними?» – эта мысль пугала и завораживала одновременно.
Внезапно музыка утихла.
Сизые и бурые человечки в порванных пыльных одежках расступились, пропустив в центр образовавшегося круга… Ифанку. Точнее, ее часть.
Голова несчастной была насажена на ржавую конструкцию, формами напоминавшую человечий скелет. Такой же, только настоящий, нам когда‐то давно показывали в Сокольской Школе.
Золотые кудри девушки выпрямились и запутались в ребрах каркаса. Она неуклюже переступала с ноги на ногу, как ребенок, который учится ходить. Выглядело это омерзительно: при каждом движении новое тело тряслось и скрежетало, челюсть клацала с глухим щелчком.
Намары встретили появление Ифанки одобрительным визгом. Наступило время нового представления. Каш встал – я ощутил движение ледяного воздуха – и оглушительно, на весь неф хлопнул в ладоши.
Музыка заиграла с новой силой. Теперь это была гротескно-веселая танцевальная мелодия, искаженная звучанием расстроенных и неподходящих для игры инструментов.
Ифанка качнулась, взмахнула тонкими жезлами-руками. Неведомая сила повлекла конструкцию вдоль колонн, закружила в вихре. Эта же сила направляла неуклюжие конечности со злобой бездарного кукольника. Рот несчастной был открыт в немом крике. Несколько намаров взобрались на плечи друг к другу и, сравнявшись с девушкой, запрыгали вокруг.
Я не мог смотреть на эти издевательства.
«Несчастная… Если бы я только прогнал ее, если бы не поверил горю. Тогда бы она, быть может, жила!»
– Нравится? – прохладный голос бессмертного донесся сквозь стену шума.
Я впервые осмелился повернуться и взглянуть в пустые глаза бывшего брата:
– Прекрати. Прошу, перестань. Отпусти ее!
Каш улыбнулся бескровными губами Данко.
– Зачем? Ведь весело.
Тогда я бросился к родной секире, о которой все не переставал думать, и наставил на него. Оружие дрожало в слабых руках. По ощущениям это было сравнимо с попыткой муравья напугать спящего быка. Одно сонное движение – и никакая сила в мире не сможет отскрести меня от зеркального пола.
Изначальное дитя Нави, живущее в теле смага, приподняло брови. Оно хотело увидеть, что я стану делать дальше. Но на большее моих сил не хватило. Мышцы вновь свела парализующая судорога. Я пошатнулся, и тогда Каш дунул на кончик лезвия, и тот начал темнеть и рассыпаться прямо на глазах, пока не осталась одна рукоять.
– К чему бессмысленная ярость? Ты только навредишь себе.
Я оскалился. Он вздохнул.
– А наставник еще спрашивал, почему я не люблю людей. Вы же глупы, как сорняки, невежественны и не способны утихомирить гордыню, даже если от этого зависит будущее ваших родных.
Музыканты остановились, чтобы не мешать хозяину говорить. Каш (или все же Данко?) встал.
– Вы ищете человека, который приходил в Халькард полгода назад. Он принес сюда темное учение, заключил недозволительный договор с кем‐то из крепости. Я учуял течение его живи даже отсюда. Невероятный, ослепительный поток Силы.
– Кто он? – спросил я через силу.
– Языком смертных этого не объяснить, – отмахнулся Каш. – Вы все равно не поймете божественной игры, в которой мы всего‐то-навсего взаимозаменяемые статичные фигуры. Хотя ты, да, ты – отличаешься от других братьев. Твой поток тоже иной. Он словно бы осквернен, но при этом и очень чист. Хотел бы я знать, как так вышло. – Льдинки его зрачков подозрительно сузились.
– Т-твари. Бессмертные твари объявились в Славии. Они связаны с марргастами – камнями, которые находят подле рек. Мы должны знать… – я торопливо пытался пересказать все, что могло быть важным, пока он молчал.
– Как победить бессмертного? – перебил Каш, упоенно разведя руками. – Ну конечно! Это просто, и я отвечу тебе: абсолютно никак! Матрицы, замкнутые в круг, невозможно разрушить извне. Только изнутри. А это значит, что лишь боги способны внести понятие смерти в нестабильную парадигму. Ты понимаешь, человек? Понимаешь, в чем тут подвох?
– Нет.
Да, я не понимал.
«Столько непонятных слов… Он говорит, что мы проиграли, потому что боги хотят, чтобы по земле ходили такие твари, как трехрогий? Жестокость как раз в их духе».
– Но не все потеряно. Убейте пророка, несущего знание нижних миров. Он смертен, так как у его существования иная цель. Убьете его, и перемены придут позже. Матрицы, конечно, никуда не денутся. Но, быть может, вам удастся остановить надвигающуюся лавину.
– Убить Нигола, – прошептал я.
– Попробуйте, мои жалкие глупцы-братья.
Силы утекали сквозь пальцы. Я продрог и вспотел. Голодные взгляды тысяч падших намаров вонзались в спину. Пусть это и было опасно, но я не мог не спросить:
– Ты ведь тоже был смагом. Почему же пошел наперекор? Ты видел, как жестока тьма и что она делает с нами! Зачем ты принял ее? Для чего?
– Глупый комок глины… Кем быть лучше: слепцом или зрящим? Прозябать безногим или стоять на ногах? Я вечен! Я принял судьбу существа более древнего, чем весь ваш Срединный мир Яви! Здесь нет места волнениям живи, а ваши катастрофы ничего для него не значат: в этом замке все останется как было.
Данко слегка наклонился, поманил парочку слуг, указав при этом на меня. Намары с поклонами отошли от трона. На их сморщенных мордочках больше не было прежних отголосков мыслей.
– Интересно, сможешь ли ты, как прежде, верить в сказки Братства, столкнувшись с жестокостью света? Не проклятых камней вам стоит сейчас бояться. Есть вещи куда страшнее обратной стороны справедливости.
Я закричал, когда цепкие лапки сизых карликов облепили со всех сторон. Они окутывали, словно кокон из острых ноготков. Меня тащили к краю дыры в полу. Каш-Данко смотрел на нас равнодушно и будто бы устало.
– Сын грязи, твоя живь говорит о многом. Не принимай судьбу. Она сулит лишь мучения.
Это последнее, что я услышал из уст древнего чудища перед тем, как намары скинули меня в бездонную яму.
Ничто. Теплое