Как бы оберегая…
– Ящерица? Что это значит? – парень смотрел по очереди то на меня, то на гадалку.
– Ящерица. Древний символ магической одаренности, контакта с потусторонним миром. Также символ тайной жизни, – пожала она плечами. – Все легко. Просто твоя подружка – оборотень. Неполный, конечно, только в Астрале, но сути это не отменяет. Такое иногда бывает, когда…
Гадалка не успела договорить, когда внезапно со скамейки у стены послышался громкий переливчатый всхрап.
Куча одеял зашаталась, опасно заваливаясь вбок, и гнусавый мужской голос протянул неотчетливо, словно сквозь сон:
– Эвриала, дай бутылку!.. Ну да-ай, а? – Мне показалось, что ведьма напряженно замерла, а потом попыталась сделать вид, что ничего не расслышала, но молчание не помогло. – Я же знаю, что у тебя есть. Вчера сама от меня прятала.
Хозяйка побледнела, потом покраснела, а потом сделалась каменной. Я перевела взгляд с неподвижно замершего лица на лавку.
Среди вороха одеял, прислонившись к стене и свесив вниз ноги в закатанных по колено засаленных штанах, сидел бородатый мужичок.
Как и всякий домовик, он был низкого роста, приземистый и крепкий, с большими руками, одетый в расшитую косоворотку и в берестяных лаптях на босу ногу. Из пухлых румяных щек круглой картошкой торчал нос, губы расплывались в широкой улыбке. Взгляд был затуманенный и бойкий.
Домовой бродил им по присутствующим, как бы пытаясь определить, действительно ли это разные существа или у него просто троится в глазах.
Затем его взгляд напоролся на рассерженный взгляд Эвриалы, и мужичок произнес медленно и раздельно, старательно выговорив слова:
– Дай… ик… бутылку… Именины же… ик… у меня…
Его мучила нестерпимая икота, и он слегка подпрыгивал на скамейке, каждый раз покачиваясь и норовя упасть на пол, но количество настойчивости в голосе от этого нисколько не убавлялось.
– Не ври! В феврале у тебя именины! – внезапно взвилась ведьма и вскочила, едва не задев коленом угол маленького столика. Чашки вздрогнули, обиженно звякнув. Мы с Елисеем тоже вскочили.
– Же-на! – проговорил домовой и стукнул кулачком по скамейке. – Цыц! Я тебе покажу, кто в доме хозяин!
У ведьмы оскорбленно вытянулось лицо.
– Сейчас-сейчас, – угрожающе шипела она, ощупью ища вокруг что-нибудь, чем можно было запустить. – Сейчас ты у меня все покажешь… Сейчас я только с посетителями закончу и так тебе покажу!.. – она начала оттеснять нас из комнаты, на ходу еще что-то гневно выкрикивая, но никто уже не слушал.
– Нам не нужно знать прошлое или будущее, – торопливо говорила я, пока нас выталкивали в коридор. – Мне нужно всего лишь отправить Елисея назад, домой, вот и все!..
Из комнаты неслось протяжно и капризно:
– Только не превращай опять в камень, у меня поясницу потом весь день ломит!..
– Ничего не знаю! – уперев руки в бока, гадалка перегородила мне дорогу, одновременно оттеснив в сторону двери. – Я этим не занимаюсь. И вообще, – волосы на голове женщины пришли в заметное движение, словно пытались выбраться из-под стягивающей их косынки. – Вы не по записи. А у меня, между прочим, тоже своя семья, свои дела!
– Но…
– Ничем не могу помочь! До свидания! Приходите как-нибудь в другой раз. В другое полнолуние на другую Вальпургиеву ночь.
– Но когда же это так?
– Лет через десять, – коротко бросила гадалка.
Дверь перед моим носом захлопнулась, щелкнул замок, как-то разом перекрыв все звуки внутри квартиры.
Несколько секунд я непонимающе глядела на гладкую глянцевую поверхность дерева, еще пытаясь найти нужные слова, чтобы уговорить ведьму хоть как-то помочь нам, пока из забытья меня не вывел знакомый голос:
– Привет! Кто это с тобой?..
Глава 8
Я оглянулась, одновременно немного удивившись смене локаций: внезапно мы оказались в совершенно другом месте. Передо мной, там, где только что находилась голубовато-серая с позолотой дверь гадалкиной квартиры, теперь вместо нее была врезана совершенно другая – обитая вишнево-коричневым дерматином, с мутными латунными заклепками и ромбическим узором на матовой поверхности.
Светло-зеленые стены от пола до потолка увивал золотисто-прозрачный плющ, из-под плинтусов пробивались нечастые травинки и листья всевозможных цветов. Слышалось пение птиц, и впечатление создавалось такое, словно вместо городского подъезда ты вдруг очутился в сказочном цветущем лесу.
Это был восьмой этаж – дом всех лесных волшебных существ, хранителей и защитников живой природы.
Двенадцатый же исчез, снова переместившись куда-то на другую высоту Дома.
Но самым примечательным, на мой взгляд, на восьмом этаже были картины, занимавшие здесь практически всю доступную высоту стен. Это были даже не картины, а как будто постоянно открытые порталы в другие миры, замкнутые в масло и холст.
На стене перед лифтами висела огромная печатная репродукция произведения Васнецова «Сирин и Алконост».
Сирин загадочно улыбалась непроницаемой улыбкой Моны Лизы, то пряча голову в зеленых ветвях, то снова показывая слегка приоткрытый красный ротик. Алконост хмурился, не подавая виду, что исподтишка подглядывает за ней сквозь листву.
На дверях обоих лифтов висели одинаковые картонные таблички с одной и той же надписью: «Закрыто на ремонт до три тысячи двадцать четвертого года». Сколько я себя помнила, жители данного этажа были явными противниками прогресса!..
Рядом со мной кто-то негромко кашлянул. Я обернулась, уже почти угадав, кто это может быть.
На верхней ступеньке лестницы стояла девушка. Грушевидная фигура была аккуратно упакована в классические брюки и вишневый свитер с растянутым воротом. Светлые тонкие волосы были собраны на затылке в хвостик-кисточку. Половину лица занимала грубая роговая оправа очков.
Мокрые следы дорожкой тянулись вдоль всего потолка, спускались по боковой стене и исчезали возле ног писательницы. Видимо, она тоже услышала шум с шестого этажа и пошла выяснять причины. Таким вот необычным способом…
– Кто это с тобой? – поинтересовалась она, окинув Елисея цепким профессиональным взглядом.
Он стоял рядом с одной из картин, заглядывая за угол деревянной рамы, и даже его спина излучала крайнюю удивленность и заинтересованность всем происходящим.
В лесу, изображенном на картине, раздавалось звонкое и мелодичное пение птиц. Деревья качали серебристой кроной, в корнях бежал холодный ручей, и вообще на холсте царили спокойствие и благодать.
Елисей протянул руку и погладил окаменевшую шершавую кору ближайшего дерева.
– Вот и где моя любимая? Где? – послышалось мне, хотя я не была уверена насчет точности передачи.
Ясень молча качал золотистой головой и никаких инструкций, по-видимому, давать не собирался…
«А