А уж если брать тот же самый Узбекистан, то там тоже не хлебом было намазано.
Эта западная зараза, эта русофобская дрянь, добралась до Узбекистана. Там всё по классической схеме пошло. Сначала начали натравливать на турок-месхетинцев — устроили им такую резню, что те бежали, куда глаза глядят. А когда этих «чужих» не осталось, взгляд волчий, да окровавленный оскал сразу на нас, на русскоязычных, перевели. Мы для них следующей дичью стали.
А ведь это не в один день случилось! Вся эта гадость с семидесятых копилась, как гнойник. А к восьмидесятым его уже прорвало. В городах становилось страшно. Ночью — так и вовсе шобла по улицам одна ходила. Толпы молодых быдланов шлялись, искали, кого бы унизить, оскорбить, просто так избить. Одинокого прохожего могли запросто отмудохать и ограбить на потеху.
Доходило до того, что в метро пытались насиловать! Прямо при всех! И не раз были остановки для высадки «грязи». Это когда автобус вдруг останавливается, и водитель-узбек так, с усмешкой, бросает: «Русские, выходите! Машина не поедет, пока вы тут». И ты должен был встать и выйти под этот ненавидящий взгляд всей сидящей толпы. И это считалось «штатной ситуацией»! Это уже было нормой! Нас вышвыривали из жизни, как мусор, и все делали вид, что так и надо.
А что было потом?
Да что там говорить, если даже обласканный популярностью и любимый миллионами советских граждан «всесоюзный Будулай» стал вещать с трибуны на молдавском: «Русские оккупанты — убирайтесь вон из Молдовы! Чемодан — вокзал — Россия. Угнетателям и поработителям не место в нашей стране. Объединение с Румынией — это наш единственный путь. Оккупантов — гнать и резать!»
Довещался… Ушли русские… А сам Волонтир? Едва не умер, когда стал никому не нужен. Молдавия стала Молдовой, его политическая карьера не сложилась, он обнищал и так бы и скончался в конце девяностых от сахарного диабета с осложнениями, если бы «экранная жена» Клара Лучко не бросила клич по всей стране и не организовала специальный фонд.
Как оказалось, «Цыгана» любили и… простили его глупые слова. Сотни тысяч людей отозвались ради любимого актёра и присылали письма, деньги, слова поддержки. Прооперировали несколько раз в Санкт-Петербурге. Это позволило урвать у безносой полтора десятка лет.
Незадолго до смерти актер признавался в интервью российским журналистам:
«Навряд ли меня простят за то, что я наговорил. Вспылил, а сейчас сожалею об этом. Перед глазами уже совсем иная картина. Жизнь в СССР была прекрасной — о нас заботились, нас лечили и учили, давали работу. А сейчас что? Сейчас никому до нас нет дела. Хорошо, что простые люди не изменились. Я им благодарен. Пусть фильмы, в которых я снимался, послужат знаком моей благодарности…»
И ведь таких обманутых будет не одна сотня миллионов. Людей, которым захотелось яркой обёртки горьких конфет, а также рекламных вспышек казино, вместо стабильной и простой жизни.
Я вздохнул. Всё это может быть будет. Но… Если я постараюсь, то может и не быть! А я очень сильно постараюсь!
— Герр Мюллер, у вас такой вид, как будто вы вспомнили что-то неприятное, — произнесла фрау Шнайдер.
— Да, — отмахнулся я. — Вспомнилось что-то, взгрустнулось.
— О! Вот как? — неожиданно улыбнулась она и неожиданно подсела чуть ближе. Голубые глаза вспыхнули даже ярче блеска алмазов. — А знаете, у меня от сегодняшнего приключения что-то так настроение разыгралось, что…
Я не стал дожидаться окончания предложения, а просто накрыл её влажные приотрытые губы своими.
Глава 6
Утром я ушёл тихо, решив не будить Марту. Она тихо улыбалась во сне, пока неслышно одевался. Наши вечерние утехи перешли в ночные. Марта была ненасытна. Её стоны и слова напоминали порнофильмы из девяностых. Те самые кассеты видеомагнитофонов из серии «я-я, даст ист фантастиш, зерр гут», которые родители старательно прятали от своих деток, а детки не менее старательно их искали в шкафах и под диванами.
Несмотря на вчерашнее противление фрау Шнайдер, я всё-таки оставил два алмаза на чайном блюдечке. На мой взгляд, это была достойная оплата за ту работу, которую она помогла мне провернуть.
Сокровище Флика должно пойти на нужное дело. И одним из нужных дел я как раз считал дальнейшее благополучие семейства Шнайдер. Она мне помогла, а неблагодарным я оставаться в памяти не хотел.
Мой путь пролегал по утреннему холодку к автобусной станции. Всё было спокойно — никто не обращал внимания на пожилого человека в добротной одежде, с палочкой в руках и вещмешком за плечами. Да особо и некому было обращать — солнце ещё не встало, хотя вот-вот должно проявиться за горизонтом. В тихом городке Бёрнау большинство населения ещё мирно почивало.
Сама станция представляла из себя небольшой каменный домик, в котором дремала пожилая фрау. На стук в оконце она встрепенулась, захлопала глазами, а потом ещё минуты три пыталась понять — кто я и какого хрена разбудил её в такую рань?
С горем пополам мне удалось убедить разбуженную фрау продать мне билет до Мюнхена. Автобус вскоре должен был отходить, но на подобии перрона не было ни души. Мы с усатым водителем оказались единственными людьми, которых вскоре повезёт пузатое и лупастое чудовище.
Водитель, сутулый мужчина с седыми закрученными вверх усами, похожими на крылья взлетающих птиц, молча кивнул, забрасывая мой вещмешок в пузо автобуса. Я устроился неподалёку от входа, у окна, положив палку на соседнее сиденье. Дизель кашлянул раз, другой. Потом отчаянно чихнул с клубом чёрного, пахнущего жжёной резиной дыма, и чудовище медленно, с ленцой, отвалило от кромки тротуара.
Бёрнау проплывал за стеклом, как немое кино. Фахверковые домики с зашторенными окнами напоминали спящих с закрытыми глазами.
Водитель Ганс, если верить напечатанному на табличке имени, через пару километров нарушил молчание, не оборачиваясь:
— Ранний вы народ. Туристы, обычно, попозже в Мюнхен прутся. К пиву. А вот пожилым что-то не спится. Куда-то торопятся рано утром, занимают места…
— Дела, — коротко бросил я, глядя на убегающую ленту асфальта.
Ну, не буду же я ввязываться в разговор и говорить какую-нибудь нелепость вроде того, что в Мюнхене сосиски на пару марок дешевле. Это в Москве пенсионеры вечно прыгали в ранние автобусы, занимая места рабочих и трудящихся, чтобы на рынке через