У неё не было меня. Так что её усилий пропали зря. И вот теперь пришло время это изменить!
Парень медленно выпрямился, и я успел заметить, как его взгляд на долю секунды скользнул вверх, по лестничному маршу. Словно запрашивая разрешение у невидимого начальства. Девушка же так и осталась сидеть, но ее расслабленная поза вдруг стала неестественной, зажатой, как пружина.
— Подождите здесь, — буркнул он и, не скрывая недоверия, двинулся к одной из дверей на площадке выше.
Я кивнул, делая вид, что принял эти правила игры. «Ждите» — значит, меня будут держать на мушке, пока этот юнец пойдет докладывать. Стоять спиной к девушке, из сумочки которой сейчас мог появиться пистолет, не хотелось. Поэтому я сделал пару шагов к окну, будто заинтересовался видом на двор, но на самом деле ловил в грязном стекле ее отражение.
Парень постучал в дверь негромко, два раза, потом еще один и ещё два с расстановкой — явный сигнал. Через мгновение дверь приоткрылась, и я услышал сдавленный шепот. Потом он обернулся.
— Проходите.
Он не стал меня обыскивать. Ошибка? Либо приказ свыше — не пугать гостя раньше времени. Я прошел мимо него, чувствуя взгляд, впивающийся в спину. Девушка все так же молчала, и от этой тишины становилось еще неуютнее.
Впереди была темная квартира, из которой пахло старыми книгами, дешевым кофе и чем-то еще… металлическим и масляным. Запах оружия. Я мысленно перекрестился, хотя давно уже не верил в бога, и шагнул внутрь, навстречу Ульрике Майнхоф. Пришло время узнать, ради чего весь этот цирк с конспирацией и вооруженной молодежью.
Глава 8
Я мило улыбнулся настороженно смотрящей девушке и поднялся на пролёт выше. Прошёл мимо парня, подмигнул ему и вошёл в прихожую.
Щёлк!
После относительно светлой лестницы я попал в сумеречную зону. Но даже в этой нехватке света мне хватило, чтобы рассмотреть чёрное дуло пистолета, направленное точно в точку между бровями. А недавний щелчок убедительнее тысячи слов сообщил, что если я вздумаю баловаться, то на моём лице возникнет восьмое отверстие, не предусмотренное природой.
— Я рад, что меня встречают дружеские объятия и радостные поцелуи, — хмыкнул я и улыбнулся держащему пистолет мужчине. — Цветов не надо, я не настолько сентиментален.
— Ты чересчур болтлив, — буркнул худощавый молодой человек. — Не слишком ли самонадеянно было являться сюда и думать, что тебя встретят с распростёртыми объятиями?
Судя по фотографиям, которые я видел раньше, этот черноволосый жучара с подбритыми усиками был Андреасом Баадером. Харизматичный красавчик, этакий полупокер в полукедах.
— Может и так, а может быть и не так. Я пройду? Тапки предлагать не надо — у меня носки чистые, — я разулся и не взирая на наставленный пистолет, прошёл в комнату, минуя слегка охреневшего от моей наглости Андреаса.
Быстро огляделся, чтобы в случае чего быть готовым ко всему.
Квартира пахла пылью и запахом бумаги. Не той благородной пылью старых фолиантов, а едкой, серой, врождённой в шторы и забитой в щели между половиц. Скорее всего эта квартира была не жильем, а штабом или берлогой для тех, кто хотел залечь на дно.
— А не много ли ты на себя берёшь, дядя?
Комната, как после налета. Книги не стояли на полках, как у порядочных бюргеров. Нет! Они срывались с них грудами, каскадами манифестов, брошюр с колючими заголовками. «Шпигель», «Конкрет», тут же расположились Ленин, Маркузе, потрепанные томики Сартра. Все это валялось на подоконнике, на письменном столе, рядом с пепельницей с окурками, что лежали полуистлевшими пульками. Помимо пепельницы окурки были повсюду: на книгах, на полу, на подоконнике, за которым был виден чужой, спокойный Мюнхен.
— Вам бы тут убраться не мешало, — почесал я затылок. — Или, может, сразу всё сжечь?
— Эй, ты уже наговорил на выстрел в колено! Хочешь набрать очков ещё на пулю? — процедил Андреас.
— Если бы хотел, то начал бы ещё в прихожей. А что это на стенах? — скосил я глаза на комнатные перегородки.
Стены… Они были не просто стенами. Это был фронт. Их испещряли газетные вырезки, фотографии с демонстраций, лица полицейских, обведенные красным фломастером. Карта Западной Германии, исколотая булавками, как человеческое тело, исследуемое китайскими иглоукалывателями на предмет самых уязвимых точек. Посреди этого торжества заговорщицкой мысли красовался детский рисунок. Корявый домик, два человечка, яркое, неестественно желтое солнце. Он висел на одинокой кнопке, словно островок затонувшей Атлантиды, память о другой жизни, которая осталась за тяжелой, неплотно прикрытой дверью.
— Ты рисовал? — обернулся я на Андреаса. — Авангардизмом сквозит изо всех щелей, но потенциал налицо.
— Не твоё дело, — буркнул Баадер в ответ. — Кто ты и какого чёрта ты тут забыл?
Я вздохнул полной грудью. Покатал воздух на языке, попробовал на вкус.
Воздух составлял коктейль из ароматов: остатки дешевого кофе, горький дым от сигарет, едкая краска от только что отпечатанного на ротаторе листовки и под всем этим — сладковатый, тревожный дух.
Мебель казалась случайной, подобранной на помойке. Простой деревянный стол, на котором пишущая машинка «Олимпия» с выбитой буквой «е» походила на пулемет в окопе. Стулья, расставленные так, будто на них только что закончилось партийное собрание. Диван, на котором не спали, на нем отлеживались между акциями, его обивка хранила вмятины от тел, одетых в джинсы и черные кожаные куртки.
В этой квартире не было уюта. Зато здесь был манифест. Каждая вещь, каждая пылинка кричала о войне с миром, который за этим окном покупал баварское пиво с сосисками, поливал герань и смотрел по телевизору футбол. Это была крепость, построенная внутри обычной мюнхенской квартиры, и ее главным оружием была ярость. И эту ярость требовалось обратить в нужное русло!
На пороге соседней комнаты показалась хозяйка квартиры — Ульрика Майнхоф. Симпатичная брюнетка с грубоватыми чертами лица. Вышла в простом полосатом халате на голое тело. То, что тело было голым, подтвердила хулигански распахнутая пола.
— Прошу простить мою грубость! Позвольте представиться, Густав Мюллер. Добропорядочный гражданин и хороший товарищ! — постарался выдать самую солнечную из своих улыбок, а потом посерьёзнел и добавил. — Ненавижу американских капиталистов и сочувствую группировке «Баадер-Майнхоф». Поэтому и прибыл, дабы познакомиться с вами и выразить своё уважение.
Она не смотрела на меня. Ее взгляд, тяжелый и обжигающий, скользнул по моему лицу, по воротнику рубашки, задержался на манжетах, будто изучая не человека, а вещь, подброшенную с враждебного