Я завёл «Опель». Двигатель затрясся, затарахтел, но завёлся. Мы выехали с другой стороны переулка и снова влились в поток, теперь уже совершенно незаметные.
— Смотрите, герр Флик, — я кивнул в сторону, где на параллельной улице мелькнул знакомый чёрный силуэт лимузина. — Ваш двойник поехал развлекаться. А мы с вами — на деловую встречу. Тише едешь — дальше будешь.
Флик смотрел в окно на уплывающий лимузин, и в его блеклых глазах плескалась ненависть.
А наш серый «Опель» тем временем неторопливо, как обычная машина самого обычного бюргера, начал двигаться к отделению банка.
Глава 3
Я вёл машину и вспоминал, как мой пассажир и его концерн делали свои делишки. Как они подкупали партии, чтобы те давали им некоторые послабления.
Да-а-а, на протяжении многих лет политические партии, представленные в Бундестаге, получали от Флика и его концерна крупные суммы наличными. В карманах представителей Христианско-демократического союза (во главе партии скоро должен встать Гельмут Коль) оказалось несколько миллионов марок. Представители Христианско-социального союза также получили в общей сложности несколько миллионов марок, а члены Свободной демократической партии «освоили» шесть с половиной миллионов марок. Рядом с каждым получателем денег в списке стояло сокращение «wg.» («за») и пояснение, кому именно и за что предназначались выплаты.
Подобные действия приведут к тому, что благодарные политики позволят концерну уйти от уплаты налогов в сделке по продаже «Дойче банку» крупного пакета акций автогиганта Daimler в 1975 году. По оценкам следователей, ущерб, нанесенный бюджету ФРГ одной этой сделкой, составит полмиллиарда марок.
Весьма удобное вложение денег. Окупится в сотню раз.
— У вас очень интересная папка, молодой человек. Я ещё раз напоминаю вам о возможности её продажи, — подал голос Фридрих.
— А давайте сделаем так, господин Флик. Мы приедем на место, вы покажете содержимое ячейки, и если оно меня устроит, то я вам отдам эту папку. Согласны?
— Что так? Ведь вы уже выиграли содержимое. Зачем всё усложнять? Это же неправильно.
— Может потому, что всё как раз и неправильно, я хочу это сделать, — улыбнулся я в ответ. — Скажите, вы миллиардер?
— А какая вам разница?
— Хотелось бы оценить размер вашего богатства!
— Не ваше дело, — буркнул Флик.
Миллиардер…
Тот самый, который как нельзя больше походил на Кощея, что над златом чах…
— Скажите, а это правда, что в небольшом городке под Кельном есть церковное братство св. Августина?
Флик насторожился.
— А какое вам дело до этого братства?
— Да как-то видел их записи. Из приходно-расходных книг братства следовало, что концерн Флика жертвует святым отцам прямо-таки миллионные суммы. Там, где в квитанции стояло «один миллион марок», братство на самом деле оставляет себе лишь двести тысяч. Восемьсот же тысяч обходными путями уходят туда, откуда пришли, — то есть в концерн. Который не только списывает деньги с налогов, но вдобавок получал в собственное распоряжение многомиллионную черную кассу.
И из всего этого богатства ни одна марка не перепадёт жертвам нацистского режима, которых заставляли задарма работать на фабриках и заводах Флика. Всё это уйдёт в бездонные карманы взяточников и казнокрадов.
— Я ничего про это не знаю, — процедил Флик.
Я улыбнулся. Надо же, на святую церковь покусились, с её помощью обналичивая грязные деньги… Вряд ли в этом братстве прямо-таки уж истинно верующие братья собрались.
Что касается самого Фридриха, то он был из когорты «персон, близких к фюреру». Вторая мировая война обеспечила концерну Флика космический рост конъюнктуры и бесплатную рабочую силу из концентрационных лагерей.
Утверждать, что Фридриха Флика по этому поводу мучили угрызения совести, не рискнул впоследствии, кажется, ни один из адвокатов. Совесть у него была сделана из легированной стали и выдерживала любые нагрузки.
Нюрнбергский трибунал к его совести, собственно, и не взывал. Просто отправил Ф. Ф. в тюрьму. И в тюрьме ему единственному изо всех заключённых разрешалось проводить собрания директоров концерна.
В пятидесятом Фридрих Флик вышел на свободу. Вышел пораньше, за примерное поведение. Ему было шестьдесят семь. Две трети его капитала бесследно растворились за железным занавесом.
Остатком распоряжались американские уполномоченные.
Остаток состоял из по-прежнему неплохой комбинации угольных и железорудных предприятий. Американские уполномоченные любезно разрешили ему оставить себе одну из отраслей — на выбор. Вторая подлежала принудительной продаже.
Флик внимательно изучил финансовые отчеты немецкой промышленности и убежденно заявил: «я — человек железа». Угольные шахты и заводы ушли по бросовой цене в двести восемьдесят миллионов марок, каковые Ф. Ф. поспешно вложил в несколько предприятий. Среди них были пресловутый Daimler Benz и предприятия бумажной промышленности.
Немедленно вслед за этим индустрия Германии, как по команде, штопором вошла в очередной отраслевой кризис. Уголь упал в цене, автомобильная и бумажная индустрия пережили неслыханный расцвет.
Флик, которого считали разоренным, оказался богат как никогда.
— Разве не знаете? А мне как раз кажется, что вы всё держите под контролем.
— Вам только так кажется. И вообще, вы мне надоели, молодой человек. Я не вижу смысла дальше общаться, — буркнул Флик. — Я не знаю, что мне мешает сейчас позвать на помощь?
— Мешает содержимое этой папки, — я похлопал по обложке на соседнем сидении. — И не надо так на неё коситься. Я наблюдаю за вами. Содержимое позволю увидеть только при открытой банковской ячейке.
Флик хмуро уставился в окно.
К концу шестидесятых под его управлением находились двести промышленных предприятий, общую стоимость которых никто и никогда не пытался определить. Без всяких оценок было известно: самый богатый человек в Федеративной республике зовется по-прежнему Фридрих Флик.
Что не мешало ему всю жизнь ездить третьим классом, есть из металлических судков прямо у себя в кабинете и, подобно Джону Форду, не иметь водительских прав.
Вот именно поэтому я и сделал ставку на то, что он не умел водить машину. Мне оставалось только довести человека до места и потом потрепать его за карман. Немного, совсем чуть-чуть… Ровно настолько, чтобы довести его до…
Но, это всё только собирается. Сейчас же мы подъехали к банку. Вот тут и начинается новый виток моей игры. Шахматный дебют уже пройден, теперь время для миттельшпиля.
Флик молчал, глядя в окно на проплывавшие мимо фасады, и я ловил себя на мысли, что везу не человека, а спрессованную волю, облаченную в безупречный английский костюм.
Банк, к которому мы подъехали, не поражал воображение вычурностью. Массивные блоки песчаника, лишенные какого-либо украшательства. Обычные окна. На первом этаже с решетками. Здание не приглашало войти, а предупреждало, что внутри баловаться не стоит.
— Вот