— Уйди!
Закрываю ладонями уши и зажмуриваюсь так, что становится больно.
— Почему? Почему? Почему? Почему? Почему?
Каждое слово ввинчивается в виски болью. Дышать становится тяжело. Хватаю ртом воздух, но никак не могу сделать вдох. Задыхаюсь, пытаюсь разорвать ворот платья, но ткань впивается в кожу и душит.
Кабинета больше нет. Только спальня и приближающийся Юстас с блестящими небывалой голубизной глазами и безумной улыбкой.
— Не надо убегать. Я все исправлю. Этот вариант устроит всех.
Открываю и закрываю рот, чтобы ответить, но с губ не срывается ни звука. Не могу пошевелиться, а он все ближе и ближе. И с каждым шагом становится больше, а я меньше. Снова превращаюсь в ребенка и наконец-то могу закричать, потому что платье повисает мешком.
Но вместо своего крика слышу плач младенца:
— Уа! Уа! Уа!
— Поздравляю, фройляйн, у вас девочка!
Доктор улыбается и сверкает синими глазами. Передает пищащий комок в сторону, а я откидываюсь на подушки и снова пытаюсь дышать.
— Сейчас еще пара схваток, и все закончится! Потерпите немного!
Боли нет, но она должна быть. Я помню. Она была. И тогда казалась страшной, всеобъемлющей. Но доктор сказал, что роды прошли хорошо. Легко. Я даже не стала спрашивать, что же в таком случае тяжело.
Лежу и смотрю в потолок, ожидая схватки, но их нет. Поднимаю голову, но комната пуста. Вокруг нет никого. В том числе и малышки.
Рывком сажусь на кровати, а затем встаю и иду в детскую. Она должна быть там. Должна! Если ее не забрали. Но ведь не забрали? Герхард обещал. Он обещал!
Открываю дверь и вижу женщину в форменном платье и чепце с ребенком на руках. Она что-то говорит моей дочери. Что?
Делаю шаг. Женщина стоит боком ко мне и полностью поглощена малышкой, она ничего не замечает и продолжает говорить:
— Какая же бестолковая мамаша тебе досталась. Залетела от герцога и даже не додумалась замуж за него выскочить, чтобы срам прикрыть. Где это видано? Не захотела она!
— Отдайте ребенка! — голос звенит и срывается на визг.
Женщина даже не вздрагивает, только оборачивается и смотрит. Презрительно и высокомерно. Как на клопа, которого должна раздавить.
— Зачем? Что ты будешь с ней делать? Ты же не справляешься. Кормить не смогла. Успокоить не можешь. И что ты за мать такая? Ничегошеньки не можешь!
— Замолчи!
Кулак летит вперед и ударяется о чужое лицо. Хруст. Брызгает кровь. Женщина кричит. Малышка вторит ей громким воплем.
— Сабина!
В комнате появляется Герхард, перехватывает меня за талию и оттаскивает в сторону.
— Пусти! Она забрала мою дочь! Пусти! Она… Она! — воздуха снова не хватает. Горло сдавливают рыдания. Ноги подгибаются. Я повисаю в его руках безвольным мешком. Беспомощно хватаю губами воздух и ничего не могу сказать. Объяснить.
— Все хорошо. Доктор тебе поможет.
— Нет!
Теперь лицо у доктора Вебера обеспокоенное. Он долго проводит осмотр, потом задает вопросы. Одни и те же по несколько раз. Потом они говорят с Герхардом. И все это время малышка в детской под присмотром медсестры. Потому что я для нее опасна. Я опасна для всех. Но это не я!
Шелест. Снова. Он раздается за изголовьем кровати. И сердце заходится в галопе. Стучит так, что в глазах темнеет. И все, что я слышу — это нарастающий шелест и грохот собственного сердца. Все исчезает. Нет больше спальни и врача. Нет детской, няни и малышки. Нет Герхарда, который обещал не отдавать меня в больницу. Он обещал. Обещал!
Я зажмуриваюсь и падаю. Лечу куда-то вниз, от чего становится холодно, а сердце все продолжает надрываться.
— Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста! Уйди! Не трогай меня!
Я сворачиваюсь комочком и обнимаю колени. Сжимаюсь, ощущая дрожь, бьющую тело. Не сразу понимаю, что шелест исчез. Сердце успокаивается. Я могу дышать. Снова дышать. Пусть в горле и стоит комок, от которого невозможно избавиться.
Открываю глаза и понимаю, что лежу на земле. Вокруг ночь и лес. На небе будто приколочена луна. Она прямо надо мной. Большая. Круглая. Желтая. Словно чей-то глаз, наблюдающий за мной.
— Бедная-бедная девочка. Как же ты запуталась…
Голос раздается со стороны, и я с трудом поворачиваю голову, чтобы увидеть говорящего.
Она сидит на камне, свесив ноги и пристроив рядом посох. Ведьма. Та самая. Из сна про Арминия и его семью. Она смотрит на меня и улыбается рассеянной, немного безумной улыбкой.
— Бедная-бедная девочка… Кровь от крови его… И страх… Так много страха… Что случилось, дитя?
— Где я? — у меня нет сил, чтобы встать. Даже на то, чтобы пошевелиться. Я так устала. Так ужасно устала за этот бесконечно длинный месяц.
— Там, где время не существует. Это место особое, — ведьма гладит камень, и улыбка ее становится мечтательной. — Его нет, но оно есть. Осталось, зацепившись за якорь в реальном мире. И я вместе с ним. Лес сожгли. Меня давно убили. Моих сестер. Дочерей. Внучек… Никого не осталось. А кровь от крови Арминия все еще живет.
— Почему?
Разговор отдает безумием, но не большим, чем все, что мне доводилось видеть раньше. Пусть будет. Сном больше, сном меньше… Какая уже разница?
— Так соблюдается договор. Духи хранят потомков того, кто напоил их своей кровью. Запомни, девочка, в мире нет ничего сильнее крови. В ней и есть вся суть живого.
Кровь… Я помню. Она лилась на камень, на землю, в глотки полу-зверей, полу-духов. Она связала два мира. Наш и другой. Тот, откуда приходят элементали. Она дала людям шанс.
Мысли становятся вялыми и тяжелыми. Держать глаза открытыми все сложнее. Но ведь я уже сплю. Разве можно уснуть во сне? И если можно, то что со мной будет? Я умру? Все закончится?
— Почему ты бежишь от него, девочка?
— От кого?
— От того, кто должен хранить твой род. От духа, которого я привела к твоей пра-пра-пра… бабке.
Шелест раздался так внезапно, что все тело мгновенно напряглось. Я вздрогнула и резко села, оглядываясь вокруг. Никого. Не видно. Но шелест все еще слышен. Он здесь. Здесь…
— Зачем? Зачем я ему? — поднимаюсь на дрожащие ноги и едва могу стоять. На мне сорочка, в которой я легла спать. Ноги босые. Земля под ними ощущается странно. Теплая. Твердая. Короткие, мягкие травинки касаются кожи. Я сплю? Во сне бывает так?
— Чтобы отдать тебе память, — ведьма склоняет голову к плечу, изучает меня взглядом. — Что случилось, дитя? Твоя мать погибла?
— Жива и спокойно живет далеко отсюда, — продолжаю