Хотелось засмеяться и сказать: «как же так?»
Как она могла быть ничьей, если принадлежала этой непостижимой глубине? Каждой клеточкой тела, каждым помыслом, что был связан с водными просторами. Каждым сном из череды видений, что Нура провожала по утрам, прежде чем открыть глаза.
Оттолкнувшись от дна, она сделала несколько сильных уверенных гребков и перевернулась на спину, подставив лицо с россыпью веснушек низким хмурым облакам.
«Я вас не боюсь». – Нура улыбнулась собственным мыслям.
«Вы совсем не злые».
Среди всех сказок, что рассказывали в Круге, её любимыми были истории о солнце. Об утерянном, ушедшем, пропавшем, но всё-таки не умершим, не погасшим за пеленой туч, которые окутали их крохотный, отколовшийся от Челюсти мир, куда проник Чуждый бог и поглотил Луну. Когда он пожелал забрать и Солнце, оно спряталось в небесных чертогах. Никто не пришёл ему на помощь, потому что четверо Хранителей – защитников народа та-мери – уснули…
Нура всякий раз хмурилась, слушая истории о том, кого назвали Чуждым богом, пришедшим извне после того, как Зуб откололся и магия ушла вместе с корнем.
«Не нужно понимать, – говорил Сатофи, – достаточно прожить. Телом и духом почувствовать Того-кто-Всё».
Ощутить его боль как свою.
☽ ✶ ☾
21 день Заката, 299 г. от ВП
Океан близ острова Ржавых Цепей
«Тебе не забрать мою боль».
Нура молчит. Прислонившись спиной к брюшной стенке чудища, она перебирает волосы Карпа, потемневшие от копоти, слипшиеся от пота и грязи. Его голова лежит на её коленях. Ресницы подрагивают, когда наверху мигает лампочка.
Он бы так не сказал. Не оттолкнул её грубо, как Скат, которому Нура не желала зла, несмотря на то, что между ними проплыл хвосторот – с самого первого взгляда.
Не хочет дружбы – пускай.
Она устало выдыхает. Прислушивается.
В крошечной комнате, которую зовут каютой, две кровати: одна над другой, будто слоями. Они с Карпом ютятся на нижней. Под выдвижным ящиком шкафа находится что-то вроде рукомойника, от которого двумя артериями отходят в угол стальные трубы. Вся нехитрая мебель намертво прикручена к стенам.
Ёршик с Горчаком заперты в соседней каюте. Их заводили вместе, не слушая слова Нуры о том, что Карпу нужна помощь. Акулы – убийцы, это она успела понять. Спасать жизни – не их цель.
Один раз через стену донёсся приглушённый стук: раз-два, раз-два-три, и Нура, чуть помедлив, ответила. Повторила костяшками напев. Карп простонал что-то невнятно и снова провалился в сон. С тех пор стояла тишина.
Она не знала, сколько времени прошло. Бережно, стараясь не потревожить рану, и медленно, оттого что Карп весил вдвое больше неё, Нура освободила его от куртки, пропитавшейся кровью. Под рукой не было ни острых ножниц, ни крепкой нити, зато вода из рукомойника хлынула чистая, хвала богам!
Она вымыла руки до скрипа, прежде чем прикоснуться к подсохшей корке. Сквозные раны – неважно, от пуль имперцев или наконечника стрелы – затягиваются легче. Если, конечно, стрела не отравлена или в тканях не засели осколки. Тогда без лекаря не обойтись.
Нура не считала себя сведущей в целительстве. Как и двенадцать старших внучек Сатофи, она цедила сок из листьев и корней тагавы, толкла в глиняной стопке кору священного раку и мешала с цедрой фа-тайи, училась различать симптомы отравления и знала, как запустить биение замершего сердца, но всё это не делало её вака'роа – той, кто спасает жизни. В каждом племени был один вака – ни больше и не меньше. Мужчина или женщина, это не имело значения. К ним шли с болезнями души и тела, с которыми не могли справиться сами. Жили вака недолго: слишком много сил и жизненной энергии – н’гои – отдавали другим. Уходя, они назначали приемников – из тех, кто прошёл посвящение и услышал от Хранительницы нужное слово.
А Нура… только и получила, что жемчужину. Висит на крепком шнурке, стягивает горло. Ни море ей не страшно, ни огонь, ни чужие помыслы. Знай себе тускло поблескивает в свете корабельной лампы.
Конечно, ей было любопытно взглянуть на бронированное чудовище целиком – увидеть не только глотку, через которую их вели на пути к каютам. Лодка звалась «Муреной» – в честь предводительницы угрей. Теперь, возможно, её переименуют.
Нура бы назвала её в честь бабочки каллимы. Она любила всех крылатых: чаек, альбатросов, даже стрекоз. Но бабочек – особенно. В них крылось что-то непостижимое. Что-то вопреки. Когда она была маленькой, Сатофи рассказывал, как гусеница переваривает себя в коконе, а после рождается заново. Она и в то же время не она. Новая, умеющая летать.
Она грустно улыбается, смывая кровь с плеча Карпа.
Ныряльщице Нуре и под водой было хорошо, но небо – совершенная мечта. Впрочем, нет на свете плохих мест. Или «проклятых». Ни на земле, ни под ней. Если в сердце у тебя покой и добрые намерения – повсюду будешь желанным гостем.
Ха эньо. «Так и есть».
Приговорка, которую та-мери добавляют к любой фразе, в правдивости которой не сомневаются.
Нура склоняется над Карпом, вытирая со лба капли пота: лицо покрыто пылью после бега по городским улицам.
– Ты поправишься, поцелованный смехом. Ха эньо. Так и будет.
За те недолгие минуты их ночного разговора в Крепости Нура нащупала Карпову волну, но лишь на поверхности: так бывает, когда входишь в море и кладёшь ладонь на воду – иногда тёплую и ласковую, а и иногда, наоборот, неприветливую. Люди – как вода. Текут, меняются. Наполняют силой. Топят. Обжигают словами, проникают в самое нутро… А под поверхностью – много всего. Толща лет. Глубина боли и пережитого опыта.
Пусть Нура не знает, что стоит у каждого из братьев за плечами в их семнадцать, четырнадцать или двенадцать, как у Ёршика, лет, но догадывается, что нечто страшное. Собрать их вместе могло только одно: потеря семьи, якоря, племени, – и в этом смысле Нура по праву носит верёвочный браслет.
Под пальцами выступает свежая кровь, и она спешит прижать к ране самодельную повязку. Пришлось постараться, чтобы оторвать полосу крепкой ткани и промыть под проточной водой. Минуты утекают подобно каплям. Кажется, Нура продолжает шептать что-то едва понятное ей самой – поёт колыбельную та-мери, чтобы не остаться в гнетущей тишине.
Под рубашкой Карпа она находит талисман из потемневшего дерева на грубой нити – цветок лотоса. Нура видела куда более искусные работы: в их племени резьбой по дереву занимался Ари́ф, младший из детей Сатофи. Она любила сидеть рядом