– Ясненько… – Вообще-то, звучит неплохо. Но есть одна проблема. Сочинять комплименты для Кэза я не буду. Его самоуверенность не нуждается в подпитке. Но возможно, я могу написать что-то другое…
Эмили пожимает плечами.
– Просто запомни, что журавликов тебе придется сложить много.
– Ага. – Я делаю в уме приблизительный подсчет всех дней, которые мы провели вместе. – Около восьмидесяти.
Она делает паузу. Хмурит брови.
– Погоди. Разве вы не где-то с июня встречаетесь?
«Блин!»
– Оу, в смысле…
«Думай быстрее!»
Заставляю лицо не выражать панику, гудящую в моих венах, и выдаю:
– Восемьдесят дней прошло с тех пор, как мы вместе официально. Открыто.
Надеюсь поймать хоть один признак того, что сестричка не повелась, но она кивает, доверяя мне. Конечно, она мне доверяет, и от этого почему-то только хуже.
И все-таки. Незачем думать об этом сейчас.
Остаток вечера я смотрю на «Ютубе» обучающие видео по созданию бумажных журавликов и пытаюсь повторять шаг за шагом. На это уходит пара десятков попыток, и мне приходится стащить немного цветной бумаги у Эмили, но к полуночи я осваиваю трюк.
Есть что-то почти терапевтическое в простых, повторяющихся движениях, когда я сижу одна в ночной тишине своей комнаты, снова и снова разглаживая тонкие квадратики бумаги ладонями, а фоном играет по кругу плейлист из «Спотифай» – тот, который мы с Зои составили вместе, прежде чем я уехала, и в котором все наши любимые исполнители: Тейлор Свифт, Джей Чоу и Bangtan Boys.
И все это время я думаю о Кэзе. Самодовольном, тщеславном, раздражающем Кэзе, который невесть как постоянно умудряется меня удивлять. Который согласился на эту бредовую сделку и стал единственной причиной, по которой я зашла так далеко, не попавшись на обмане. Который забавнее, чем думает о нем большинство людей, и милее, чем я когда-либо могла представить. И вопреки моему желанию держать его на расстоянии вытянутой руки и тому, что я знаю, что все это закончится через несколько месяцев, я не могу отделаться от чувства, что мне… повезло. Как-никак, сколько людей в этом мире могут сказать, что видели настоящего Кэза Сонга?
Поэтому, закончив складывать журавликов, я пишу по маленькому, скромному пожеланию на каждой изящной бумажной фигурке:
«Надеюсь, ты всегда будешь успевать на свой поезд».
«Надеюсь, твой день рождения всегда будет приходиться на выходной или праздник».
«Надеюсь, ты получишь каждую роль, на которую пробуешься».
«Надеюсь, у тебя всегда будет с собой зонтик, когда идет дождь».
«Надеюсь, последняя коробочка твоего любимого печенья будет доставаться тебе».
«Надеюсь, тебе всегда будет доставаться место у окна».
К тому времени, как я добираюсь до последнего журавлика, мой будильник мигает. Шесть утра. Я измотана, у меня почти закончились идеи, – и вероятно, именно поэтому на бумагу проскальзывает правда.
«Надеюсь, ты будешь скучать по мне, когда все это закончится».
Утром в день рождения Кэза я встаю на пару часов раньше, чтобы испечь ему торт.
Это оказывается куда сложнее, чем я думала. Каким-то образом, хотя я следовала каждому шагу рецепта в кондитерском блоге этой мамаши (рецепт был обнаружен лишь после предисловия длиной в три абзаца о том, как привередлив в еде ее сын), торт получается странным, бесформенным и ядовито-оранжевым. Я некоторое время жду в полутемной, тихой кухне, надеясь, что он станет симпатичнее, когда остынет, но вместо этого он начинает съеживаться и морщиться по краям, как печальный кусочек сухофрукта.
От Зои тоже мало толку.
– Он… и должен быть такого цвета? – спрашивает она, щурясь через экран. Я поставила смартфон на столешницу возле грязных венчиков и мисок с остатками теста, чтобы Зои могла рассмотреть результат получше. Изначально она собиралась позвонить с утра и помогать советами в процессе готовки, но в последнюю минуту ее задержало задание, которое нужно было выполнить к двенадцати дня.
– Возможно, это из-за освещения, – с надеждой говорю я.
– Возможно, – подыгрывает она.
Пару мгновений мы молча изучаем усыхающий торт. Затем я вздыхаю, вытираю перепачканные мукой руки о фартук и снова распахиваю дверцу холодильника.
– Ничего. Я просто… Я попробую еще раз. Не хотелось бы подарить ему пищевое отравление на день рождения.
– Да-да. Китайские продукты, все такое…
Мои пальцы замирают над упаковкой яиц. Я вскидываю голову.
– Стой, что?
– М-м? – переспрашивает она, не менее озадаченная.
Но я осознаю произошедшее быстрее, чем Зои.
– Я имела в виду свой талант к выпечке, а не местную еду, – говорю я, и в голосе появляется резкая, оборонительная нотка.
– Ой. – Зои прочищает горло и смущенно продолжает: – Я только хотела сказать… В общем, на днях я читала, что в Пекине при приготовлении еды повторно используют пережаренное масло; будем откровенны: это нездорово и, конечно же, нарушает все санитарные нормы, и…
– И ты сразу решила, что это масло есть во всем, что мы здесь едим?
– Нет, я… Я не… – Зои мотает головой. Смотрит на меня с откровенным непониманием. – Не то имела в виду, чего ты так расстроилась?
Я то открываю, то закрываю рот. Потому что не знаю, как объяснить ей, что́ меня рассердило, почему ощущаю такую… потребность защитить место, в котором нахожусь. Лишь на прошлой неделе я сама спрашивала маму, безопасно ли есть палочки из жареного теста, купленные на улице. Да и слухи о том, что в забегаловках готовят на пережаренном масле, лично слышала от местных. Делает ли это меня лицемеркой?
Но, возможно, это тот же инстинкт, благодаря которому мы не даем в обиду нашу семью. Например, я могу сколько угодно жаловаться, что Эмили крадет мою еду или вечно занимает ванную, но я готова навалять любому, кто скажет о моей сестренке хоть одно плохое слово. Наверное, слова Зои о Пекине мне кажутся болезненно личными, потому что так и есть. И она не имеет права оскорблять мой город.
Разумеется, назревает вопрос: когда это Пекин стал моим?
– Элиза? – подталкивает Зои, на ее лице все еще тень сомнения. – Ты в порядке?
Мой гнев понемногу отступает – этого достаточно, чтобы я могла мыслить яснее. Возможно, я слишком резка с Зои, в любом случае не стоит устраивать сцену из-за пустяка, особенно когда мы так редко созваниваемся. Правда ведь?..
Делаю глубокий вдох. Пытаюсь думать о хорошем. Дотрагиваюсь до истертой фенечки – символа истершейся дружбы – на запястье.
– Я в норме, – говорю я, и мой голос звучит успокаивающе, чтобы не усугублять ситуацию.
– Ну, если ты