Кэз хлопает в ладоши. Подает голос:
– Может, начнем накрывать на стол, а?
Но его мать продолжает, как будто не слышит:
– Знаешь, мне кажется, в последние месяцы он еще сильнее печется о своей внешности. Все эти гели для волос и дорогой крем для лица – бог мой, клянусь, он использует их больше, чем я…
– Ма-ам, – говорит Кэз громче, безуспешно пытаясь оставаться хладнокровным. – Мам, это совсем не… ты преувеличиваешь…
– Ой как интересно, – говорю я ей, тоже игнорируя его. – Крем, вы сказали?
Она кивает:
– И маски для лица. Я никогда не видела, чтобы мальчик его возраста так заботился о своей коже. Знаешь, в прошлый вторник он пропустил целый день занятий, а все из-за крошечного прыщика на лбу.
Мои брови поднимаются выше, когда я перевариваю это, затем бросаю взгляд на покрасневшее лицо Кэза. Мне он сказал, что был занят на съемках в тот день.
– Да неужели?
– Нелепо, да? Иногда я волнуюсь, что над ним издеваются из-за этого в школе.
– О, не думаю, что кто-то из школы в курсе, – говорю я, удивляясь тому, как имидж беззаботного актера Кэза Сонга стремительно рушится прямо на моих глазах – и каким уязвимым он из-за этого выглядит. Так редко растерянность и смущение испытывает именно он, так что я втайне наслаждаюсь моментом. Или не втайне.
– Слушайте, я умираю с голоду, – снова говорит Кэз, делая резкий поворот в сторону столовой. – Можно мы уже начнем? Пожалуйста?
Пряча улыбку, я иду за ним.
– В твоем доме идеальный порядок, – размышляю я вслух, пока мы идем к столу.
– Тут всегда так, – бросает Кэз одновременно с тем, как его мать говорит:
– О, да, он потратил на уборку целую вечность перед тем, как ты пришла. Хотел удостовериться, что все безупречно. Он такой внимательный, не правда ли?
– Ага, – говорю я, и теплая волна против моего желания наполняет грудь. – Так и есть.
Кэз не смотрит на меня, но я замечаю, что краска ползет вверх по его шее, вплоть до самых ушей. И понимаю, что мои проблемы гораздо серьезнее, чем я думала.
Мы вместе входим в следующую комнату, где хозяйка дома в одиночку устроила ужин, не уступающий ресторанному. Здесь две тарелки с рыбой – поджаренной на сковороде и тушеной, – и рубленая свинина, и хрустящий лотос, и сладкий ямс в топленом сахаре, и всего этого так много, что я сразу предлагаю помочь с сервировкой.
И все же, расставляя тарелки, я не могу не бросать украдкой на Кэза любопытные взгляды, наблюдая, как он поправляет стулья, достает пару ложек для основных блюд и как щепетильно вытирает руки чистым кухонным полотенцем.
К тому времени, как мы усаживаемся за стол, я успеваю подметить несколько интересных мелких деталей: например, что он помогает матери поднимать самую тяжелую посуду, и что из всей семьи лишь у него есть собственная кружка, и что он старается переместить все овощные блюда на противоположный от себя конец стола.
Ужин проходит куда более гладко, чем я ожидала. Заранее волнуясь, я заготовила несколько безобидных тем для разговора, чтобы скоротать время, но в итоге большей частью говорит мать Кэза – либо восхваляя сына, либо жалуясь на него, но как бы с похвалой.
Это последнее – изящное, тонкое искусство, которое большинство азиатских мам и пап явно специально оттачивают к тому времени, как их дети идут в садик.
– Просто мне настолько трудно, – жалуется она, обсасывая мясо с рыбьего хвоста. – Все эти родители постоянно спрашивают меня: «Как получилось, что ваш сын такой успешный? В чем ваш секрет?» И я честно не знаю, что им говорить, понимаешь? Он всегда занят своими делами, и просто так уж выходит, что ему отлично удается то, что он делает. Как мне это объяснить?
– И правда непросто, – поддакиваю я.
Кэз все это время сидит с напряженными плечами и избегает моего взгляда.
– Хотя это на самом деле грустно, – продолжает она, указывая на сына палочками для еды. – Лучше, если бы он был талантлив в действительно важных предметах, например математике или английском, не так ли? Я всегда внушаю ему – всегда говорю: «Эрцзы, не ожидай, что будешь вечно зарабатывать на жизнь своей внешностью и актерской игрой. Вместо этого ты должен взяться за учебу». Но он никогда не слушает.
Кэз потирает шею с плохо скрываемым волнением, краска на его щеках разливается сильнее. Он весь на пределе, но, похоже, я единственная это замечаю.
– Ну, он трудится очень усердно, – медленно говорю я, не в силах подавить защитную реакцию внутри себя. – И люди ждут от него очень многого, даже слишком. Хочу сказать, я впечатлена, что ему вообще удается совмещать все.
Мама Кэза смотрит на меня с удивлением. Но в тот момент, когда она собирается что-то сказать, Кэз поспешно наклоняется вперед.
– Мам, ты собиралась съесть рыбью голову? Потому что я думаю, мы должны выбросить ее…
– Что?! – В мгновение ока женщина выгребает все остатки тушеной рыбы на свою тарелку, ревниво прикрывая ее обеими палочками. – Тебе вода в мозг попала? Байцзяцзы! – ругается она. «Разоритель семьи». Я узнаю это обидное слово лишь потому, что и моя мать с удовольствием использует его, когда уличает меня в растрате еды или покупке чего-то, по ее мнению, ненужного. – Рыбья голова – самое вкусное, это самая суть.
Кэз облегченно выдыхает украдкой, и его отвлекающий маневр работает целых десять минут. Но когда его мать заканчивает выплевывать пугающе чистые рыбьи кости, она сразу ныряет обратно в тему:
– Кстати, эрцзы, как успехи с теми эссе для колледжа? Ты ведь знаешь, насколько они важны. Ты закончил их все? Я могла бы попросить коллегу прочесть…
– С ними все хорошо, – говорит Кэз, прилагая слишком большое усилие, чтобы его лицо оставалось спокойным. Он теребит край рубашки. – Вообще-то, они готовы.
– Правда?
– Ага. Мне удалось найти… помощь.
Мы украдкой переглядываемся через стол; я прячу нашу тайну внутри.
– О, это здорово, – искренне говорит мама Кэза и с улыбкой обращается ко мне. – Он всегда так упрямо не желает принимать чужую помощь. Это как-то глупо, зачем лишний раз усложнять себе жизнь?
– И правда, глупо, – соглашаюсь я.
Кэз прочищает горло, его лицо напряжено.
– Просто… не люблю причинять людям неудобства.
Мать снова тычет в него палочками, но исполняет этот жест с возмущенной нежностью.
– Ша эрцзы, да что ты знаешь? Когда тебе кто-то дорог, ты хочешь, чтобы тебе причиняли неудобства, – ты не будешь