Кэз отодвигается.
– Интервью? Не помню, чтобы ты о нем предупреждала.
– Видимо, забыла, – говорю я, надеясь, что он не услышит дрожь в моем дыхании. – Но оно для известной компании, и я уже пообещала Саре Диаз, что мы найдем время. Оно после каникул Весеннего фестиваля, так что если мы сможем продолжать в том же духе…
– Если ты согласна, я тоже, – медленно говорит он. Слишком темно, чтобы разглядеть выражение лица, но я чувствую на себе его пристальный, словно ищущий взгляд. – Но кроме интервью, нет никаких других причин?
Я нервничаю. Нужные слова уже здесь, теснятся в моем горле. Я могла бы сказать ему. Быть честной хоть раз в жизни. Быть храброй. Мое сердце начинает биться громче, так громко, что я уверена: он это услышит. Я делаю вдох. «Скажи ему!» Но все, что у меня выходит, – это:
– Конечно нет.
– Конечно нет.
Отчего-то его голос напряжен.
Глава пятнадцатая
В последний день перед каникулами Кэз заявляется на урок английского, выглядя так, как я себя чувствую теперь бо́льшую часть времени…
Хреново.
В смысле, это по-прежнему Кэз Сонг, такой же красивый и привлекательный, но его кожа нездорово бледная, а взгляд измученный, затуманенный. Даже его шаги кажутся тяжелыми.
– Выглядишь усталым, – сообщаю я ему, когда он бросает вещи рядом с моими и усаживается на свое обычное место. Вообще-то, мы должны отвечать на вопросы по «Гордости и предубеждению», но из-за ощущения скорой свободы и унылой зимней погоды никто толком ничего не делает, включая преподавателя.
– Неужели? Вообще-то, я прекрасно выспался, – отвечает Кэз. Голос его тоже звучит иначе – более хрипло и тише обычного. Сомневаюсь, что кто-то еще заметил бы подобное, но с момента нашего разговора в темноте домов я чувствительна к присутствию Кэза, ловлю каждое его слово и движение, пытаясь разгадать, что он на самом деле чувствует ко мне. Да, это была долгая неделя.
– Ты не заболел?
– Невозможно, – твердо говорит он. – Я никогда не болею.
Не поверив его словам, я наклоняюсь, прижимаю ладонь к его лбу – и чуть не ахаю. Он пылает.
– Ты… такой горячий!
Вместо того, чтобы отреагировать страхом или тревогой, как любой нормальный человек, он ухмыляется:
– Что, только заметила?
Я с хмурым видом отстраняюсь.
– Не выпендривайся. Ясно же, что я имела в виду твою температуру: у тебя жар.
Кэз отмахивается:
– Не знаю, известно ли тебе, Элиза, – сухо говорит он, – но человеческой коже полагается быть теплой.
– Угу, только твоя буквально горит…
Он вздыхает. Разворачивается и смотрит на меня с таким спокойствием, что мне хочется кричать.
– Может, у меня так всегда.
– А ты случайно не Джейкоб из «Сумерек», а? – огрызаюсь я. – Потому что ты либо оборотень, либо болен!
Его губы снова подергиваются, но более твердым, серьезным голосом он произносит:
– Не говори так уверенно. Касание ладонью все равно не самый точный способ измерить температуру.
– О, ну извини, в моей сумке нет градусника…
– Будет точнее, – невозмутимо продолжает он, – если ты прижмешься своим лбом к моему. Тогда ты могла бы сравнить наши температуры.
Я смотрю на Кэза.
Он смотрит на меня – с вызовом в резко очерченном подбородке, в темном блеске глаз. Он думает, этого хватит, чтобы отделаться от меня. Он думает, я на такое не решусь.
– Как тебе угодно, – сладко говорю я, смакуя вспышку неподдельного изумления на его лице, прежде чем обхватить одной рукой его затылок и притянуть Кэза к себе.
Наши головы соприкасаются, и я мгновенно чувствую исходящий от него сильный жар, его приоткрытые губы, трепет его длинных ресниц, когда он моргает. А следом дико неуместная и самая бесполезная за все время мысль приходит мне на ум: «Вот, наверное, каково это – поцеловать Кэза Сонга».
Я отстраняюсь назад так быстро, что едва не вывихиваю шею.
– Итак, – говорит он после паузы. – Каков диагноз?
– У тебя жар, – сообщаю я, чувствуя, что и меня саму теперь немного лихорадит. Внезапно я боюсь, что зашла слишком далеко. А вдруг он подумает, что я флиртую? Или что хотела его поцеловать? Возможно ли распознать такие вещи?
Пронзительная трель звонка прерывает мои мысли. Когда я сконфуженно поднимаю глаза, Кэз уже встает.
– Ты пойдешь к врачу? – с надеждой спрашиваю я.
– Нет, потому что мне это не нужно, – говорит он, уходя даже прежде, чем я успеваю запротестовать. Ненавижу его. Я не буду уговаривать его, или снова расспрашивать его, или стучаться к нему. Жив он или умер – плевать.
Серьезно. Я не шучу.
Вернувшись домой из школы, я первым делом пишу ему сообщение:
Приветик
Как себя чувствуешь?
Я смотрю на экран целых пятнадцать минут после отправки, словно могу каким-то образом протолкнуть буквы туда, где сейчас Кэз, но маленькая синяя галочка, обозначающая «прочитано», не возникает. «Ну и ладно. Он, наверное, спит». Я швыряю телефон и пытаюсь отвлечься домашкой по химии.
Это не действует.
В 15:52, вполголоса проклиная само имя Кэза Сонга, снова шлю ему сообщение:
просто проверяю, жив ли ты еще!!
И снова не получаю ответа.
Мое воображение разыгрывается, представляя худшие сценарии. Возможно, он упал в обморок по дороге домой, и рядом никого не оказалось, чтобы ему помочь. Возможно, его жар на самом деле симптом чего-то гораздо худшего – скажем, рака или какой-нибудь другой смертельной болезни, – и ему осталось жить считаные месяцы. Возможно, он потерял сознание в своем собственном доме. Возможно, он уже мертв!
Разумом я понимаю, что зря накручиваю себя. Вдруг он даже и не болен особо; я же не врач в конце концов. Может, он просто не проверяет телефон… А может, не в настроении писать мне.
Но логика не мешает моему желудку сжиматься каждый раз, когда я смотрю на экран.
Ни одно из моих сообщений не прочитано.
В 16:15 я забиваюсь в угол своей комнаты и отправляю стресс-порцию сообщений:
так, это снова я
сорри за спам, но, между нами, я очень волнуюсь за тебя
Ты сейчас дома??
Затем, осознав, что только что письменно признала, что беспокоюсь о нем, быстро добавляю:
жаль, если мой предполагаемый бф просто умрет от лихорадки одним холодным пятничным днем подобно домохозяйке времен Шекспира…
в смысле раз уж ты в смертельной опасности пускай это будет хотя бы какой-нибудь трагический случай
Время