Это действительно была мужская спальня. Оформленная в тёмных коричневых тонах: деревянные панели, большой гардероб. И, конечно, широкая кровать.
— Да? А жаль, — всё с той же улыбкой ответил Матвей, делая шаг вперёд. — Я бы не отказался остаться с тобой наедине.
Ещё один шаг, и мужчина оказался прямо напротив меня. Он оказался слишком близко. А я поняла, что давно уже опустила руку с баллончиком, мало того спрятала её за спину. Я посмотрела в его голубые глаза и увидела в них то, от чего мне вдруг стало жарко, вдруг захотелось срочно оказаться под прохладным душем. И не только. Ещё больше захотелось ощутить его руки на своей талии.
И словно услышав эти мысли, Матвей вдруг привлёк меня к себе, заглядывая в глаза. И задавал немой вопрос. Ответ на который мог быть только один. И он его увидел. Потому что в следующий миг наклонился и коснулся моих губ своими — легонько, словно на пробу, словно не рискуя пойти дальше. Наверное, именно в этот момент баллончик выпал из моих пальцев и куда-то укатился. Но никто из нас не обратил на это внимания. Мы продолжали смотреть друг на друга, а потом я сама положила руки мужчине на шею и уже сама поцеловала его. Поцеловала так, как давно хотела: неторопливо, медленно и очень-очень чувственно. Поцеловала, прижимаясь к нему, к его телу всем своим. Поцеловала, желая чего-то большего…
Вот что длительное воздержание делает. После Ромки у меня никого ещё не было. Чёрт, да я даже на свидании после развода ещё ни разу не была. И вряд ли можно считать свиданием нашу с Матвеем встречу на псарне. Только вот мужчина не задавался такими дурацкими вопросами, он продолжал меня целовать, а я продолжала отвечать на поцелуй, в какой-то момент ощутив его руки не только на талии, но и на спине, а потом на ягодицах и…
Тишину, нарушаемую лишь нашим тяжёлым дыханием, вдруг пронзил крик. Тонкий, отчаянный, испуганный. Острый, как клинок, он заставил нас вздрогнуть, отпрянуть друг от друга. Ещё секунду назад мы дрожали в объятиях, а сейчас Матвей бросился к двери, распахнул её. Он не был так осторожен, как я. И задавать ему вопрос, что он будет делать, если там за дверью пёс-убийца, явно не было времени. Но в коридоре снова никого не было.
Крик снова вспорол тишину коридора и на этот раз резко оборвался.
12
— Это… мама? — закричал Матвей замирая на пороге, а потом вдруг развернулся и бросился обратно в комнату. Я даже не успела спросить, зачем. Хотя у меня мелькнула мысль, что он сейчас сделает то, о чём я думала, то есть забаррикадируется в своей спальне, но… Мужчина об этом не думал. Вместо этого он схватил со стола пакет, вытряхнул из него олимпийку, что ещё недавно висела в шкафу у отца, схватил и снова выскочил в коридор, на ходу бросив мне:
— Если пёс там, этим я его отвлеку, — сказал он и бросился вперёд по коридору.
Я на несколько секунд замешкалась, то ли чтобы достать закатившийся под кровать баллончик, то ли потому, что была трусихой и совершенно не горела желанием бежать вслед за ним. Но, как бы то ни было, я всё-таки выскочила в коридор как раз в тот момент, когда там появились двое полицейских с оружием на перевес. Они пробежали следом за Матвеем. А за ними уже бросилась я. А за мной Наталья, выскочившая из одной из спален. На девушке была смешная розовая пижамка с зайцами. А вот на лице её было выражение ужаса, так не сочетавшееся с девчачьим розовым цветом.
Мы добежали до конца коридора, закончившегося лестницей на третий этаж, поднялись как раз в тот момент, когда раздался треск, оказались на площадке следующего этажа, когда Матвей в очередной раз ударил ногой по двери спальни, и та наконец дрогнула. Раздался хруст, часть замка осталась торчать в косяке, а створка распахнулась внутрь.
— Назад! — закричал один из полицейских Матвею, но куда там, мужчина первым оказался в комнате матери. И видимо, сейчас совершенно не имело значения то, что они ссорились буквально полчаса назад. Не имели значения никакие старые обиды и злость. Сейчас имело значение только то, что сын жутко боялся за свою мать. Боялся настолько, что ринулся её спасать, наверняка понимая, что мало может противопоставить натренированному на убийство людей псу.
А в комнате… А в комнате никого не было. Абсолютно. Она была пуста. Лишь опрокинутый на пол стул и валявшаяся рядом накидка показывали, что тут что-то произошло.
— Смотрите, — Матвей указал на дверь, которая наверняка вела в ванную. На белую дверь, на которой чётко были видны следы когтей. Как в дрянных фильмах ужасов. — Он был здесь, — сказал мужчина, бросился к двери и закричал: — Мама, ты там? Мама, открой, это я!
И спустя секунду щёлкнул замок, и дверь действительно открылась. На пороге стояла Амелия Литова всё в том же вечернем платье, только вот руки её дрожали, а лицо… На лицо было страшно смотреть. Это было лицо смертельно испуганной женщины, которая даже не могла произнести ни слова и лишь тихо шаталась.
— Всё, мама, всё. — Матвей отбросил олимпийку, обнял женщину, подвёл к кровати и почти силой усадил. — Всё в порядке, я здесь, тебя никто не тронет.
— Он… он… — попыталась сказать женщина.
— Тсс, — произнёс сын и поцеловал её в лоб. — Тихо, всё уже кончилось, ты в безопасности, я обещаю.
— Он… он был здесь… Большой… чёрный… Он рычал!
— Как он вообще сюда попал?! — раздался мой голос. Мария Ничеевой, которая вошла в спальню вслед за оперативниками, добавила: — И куда делся? Не мог же он испариться?
— Вы что, не верите моей матери? — с ноткой угрозы уточнил Матвей.
— Дело не в этом. Как он вообще сюда попал? — оперативница спрашивала с каким-то необъяснимым возмущением.
— Очень просто, — сказала Наталья и вдруг подошла к одной из стеновых деревянных панелей, нажала, и часть стены ушла в сторону, открывая узкий проход. — У нас весь дом в этих ходах. И поскольку особняк объявлен памятником архитектуры, заделать мы