– Я не уверена, что «поставщик» – правильное слово, мистрис. Вы же знаете, как это бывает. – Теперь экономка смотрела прямо на нее. Если бы не держала поднос, то, вероятно, постучала бы себя по носу. Элис улыбнулась и кивнула. Она поняла.
– Кстати, мистрис, вы нашли время заглянуть на почту?
– О да… Мне удалось немного продвинуться в решении вопроса, но к тому времени, как я туда добралась, заведение уже почти закрылось.
– Ну, ничего страшного. Здесь, на Западе, эти проблемы в конце концов решаются сами собой. Надо лишь немного потерпеть…
В тот вечер Элис рано легла спать. Погасив свет, она уставилась в нахлынувшую темноту и вспомнила сырой старый дом своего детства. Обнаружив, что наследство то ли пропало, то ли было растрачено впустую, Элис заманила тетю к каскаду в отдаленной части сада. Всегда любила это место: если сосредоточиться на падающей воде, она словно застывала, а все вокруг продолжало двигаться. Впрочем, как ни старалась Элис, тетка держалась на плаву и не тонула. Это было похоже на драку с громадной разъяренной лягушкой; и все-таки в конце концов наступил момент, когда поверхность взбаламученного теткиными трепыханиями пруда успокоилась. Элис запомнила стекленеющие глаза и разинутый рот, неуловимый момент, когда жизнь покидает тело; потом труп перевернулся, и его медленно понесло к другому берегу водоема.
А затем наступил дымный осенний вечер, Элис шла по тропинке вокруг Стоу-Пул в Личфилде. Впереди ее ждала близкая подруга Шерил Кеттлторп. Элис ускорила шаг, уверенная, что им нужно обсудить что-то крайне важное. Но Шерил все время ускользала, одетая в меховое пальто цвета сумерек, которые сгущались по мере того, как озеро тускнело, и когда Элис в конце концов ее догнала, не осталось ничего, кроме холода, туманного звездного света и ноющего чувства недосказанности.
VI
Сменница за сменницей приближался апрель, и в Инверкомбе воцарилось необыкновенное оживление. Под воздействием солнца и метеоведа Эйрса все росло, вытягивалось, набухало. По берегам зеленого пруда сияли желтые лютики. В пинарии распустились папоротники, а у стен вокруг садов гораздо раньше положенного срока вспыхнули и заалели пламемаки. В линолеумных сумерках помещений для прислуги экономка Даннинг без особой радости руководила собранием, где преобладало недовольство. Мастер-садовник Уайетт пожаловался на несвоевременное появление вредителей и поздние посадки. Кухарка была не в духе из-за того, что пришлось использовать для готовки выгоночный [6] ревень, хотя обычно в это время года хватало консервированного. Даже Уилкинс беспокоился из-за своих возовиков. Сисси могла бы перечислить с десяток собственных проблем, но промолчала, потому что метеовед Эйрс начал возмущаться – дескать, на любом корабле, где ему довелось служить, их бы признали бунтовщиками, – а потом бросил на нее очередной тоскующий взгляд, к которым экономка привыкла за последние без малого двадцать лет.
Итак, предстоял ужин. После долгих размышлений Элис пригласила доктора и докторшу Фут, блюстителя Скатта, преподобного вышмастера Брауна. Местные важные птицы. Скучные или интересные – в зависимости от того, как относиться к захолустью, – но так или иначе полезные. Это будет совсем не похоже на ее грандиозные суаре и танцы, но первый официальный ужин во взрослой жизни Ральфа заслуживал внимания, и потому антикварные сервизы и чаши для пунша были извлечены из оберточной бумаги, вслед за чем обнаружились трещины и вмятины, а кое-что чрезвычайно важное из специй и столовых приборов и вовсе пропало. Элис стоически изображала неземное спокойствие, словно лебедь, который отчаянно работает лапами под водой, чтобы не утонуть.
Для Ральфа заказали первый строгий костюм, и Элис, наблюдая за тем, как вызванный из Бристоля портной прикладывает сантиметровую ленту к его плечам, видела, как сын постепенно превращается в мужчину. Она также предложила ему попробовать вино, которое выбрала в лабиринте погребов Инверкомба. Оказалось, за эти годы он употребил столько спирта и морфия, что почти утратил способность пьянеть, но тем не менее она научила его разбавлять напиток в той пропорции, которая полагалась за ужином парнишке – точнее, юноше – его возраста.
Затем наступило шестое апреля, восьмисменник, и они не успели подготовиться как следует. Элис ходила туда-сюда, проверяя цветочные композиции и выражая сочувствие по поводу маленьких катастроф на кухне, одновременно украдкой изучая собранные кухаркой ингредиенты, в большинстве своем без этикеток. Вельграндмистрис даже посетила метеоворот, чтобы убедить Эйрса в необходимости теплой и ясной погоды в Инверкомбе этим вечером.
Ральф был полуодет, когда мать вошла в его комнату, и ее взгляд упал на истерзанные галстук-бабочку и камербанд [7].
– К этим штукам должна прилагаться инструкция.
– Вы с отцом два сапога пара. – Она развязала узел на его шее. – Подними подбородок. Пропускаем под низ, потом еще раз, и прячем вовнутрь.
– Разве с этим можно справиться без посторонней помощи? Может, позвать горничную…
– Бедняжки слишком заняты. – Мать внимательно наблюдала за ним, и алый камербанд струился в ее пальцах. – Уверена, ничего страшного не случится, если я сама тебе немного помогу. Вот… все равно что рану перевязывать. Подними руки. А теперь повернись. – Ральф подчинился. Камербанд послушно обхватил его талию. – И, дорогой, тебе правда не стоит переживать из-за вечера. Эти люди неважны, я серьезно. Просто скажи себе, что проведешь пару часов не совсем так, как хотелось бы в идеале. Я так и поступаю. И ты действительно отлично выглядишь. – Мать прошлась по нему руками. Ральф почувствовал знакомый холодок ее прикосновений. И еще тот самый аромат свежего постельного белья, преобладавший над любыми духами. – Я очень, очень горжусь тобой. А это… – Она отошла за чем-то, принесенным незаметно для него. – Просто может тебе пригодиться.
Синий бархатный футляр с чем-то тяжелым и неравномерно распределенным, украшенный буквами «Р» и «М». Крышка распахнулась. Внутри поблескивали детали бритвенного набора.
Когда мать ушла, Ральф подошел к зеркалу. Бритва была марки «Фелтон» – как в рекламе на привокзальных плакатах, только позолоченная. И неужели сделанную из слоновой кости ручку помазка украшал настоящий бриллиант, а не крупный страз? Включив воду и напевая себе под нос – как подобает мужчине, – он собрал бритву и приступил к делу.
Если не считать крови, натекшей на воротник, отражение в зеркале почти не изменилось, и Ральф, невзирая на весь учиненный беспорядок, решил, что вряд ли может как-то улучшить результат. Он прошелся по комнате. Может, полистать какую-нибудь книгу? Нет, лучше прогуляться.
Он стал сильнее. Если не спешил, то почти не чувствовал былой одышки. Идя в поскрипывающих новых лакированных туфлях по долине, залитой угасающим сиянием заката, Ральф пришел к выводу, что именно так и чувствуют