В тот вечер они с Ральфом поужинали в его спальне. Было тепло и уютно, пусть за пределами Инверкомба земля и покрылась снегом. Элис поделилась с сыном своим открытием, и это знание витало над ними, пока они играли в шашки. Ральф мог одержать верх, если она не сосредотачивалась на игре. При этом он успевал болтать о своих последних изысканиях в области любимых наук. Если не считать печальной новости в виде брылей, Элис испытала почти безупречное счастье. Было приятно сидеть здесь, в этом странном старом доме, с Ральфом, защищенным от ночи и снегопадов, и, пока сын говорил, а шашки постукивали о доску, она даже позволила себе запретную мысль: вот бы он остался таким навсегда, запертым в башне, как герой одной из тех волшебных сказок, которые когда-то так любил. Нет-нет, на самом деле Элис хотела, чтобы сын выздоровел и начал жить своей жизнью отдельно от нее. Она даже отчасти поверила, что благодаря Инверкомбу это и впрямь может случиться.
Сперва Ральф устал, потом его одолела слабая лихорадка. Осознав, что не сдержала свой неугомонный нрав и чрезмерно утомила сына, Элис взбила подушки, налила ему еще одну порцию настойки и понаблюдала, как двигался кадык, пока он глотал. Потом Ральф повернулся к ней, все еще с темной жидкостью на губах, и взгляд у него сделался нездешний.
Она поправила поленья в очаге, приглушила свет. Разгладила одеяло, положила Ральфу на лоб салфетку, смоченную в холодной воде. Но он все никак не мог заснуть и лежал на подушках в неудобной позе. Такие моменты, такие чувства ранили до глубины души. Элис, которой почему-то больше обычного хотелось, чтобы сын провел спокойную ночь, достала деревянную шкатулку с болекамнями. С самого приезда она избегала использовать эти полированные штуковины, испещренные замысловатыми прожилками, но теперь вынула тот, который по силе воздействия был третьим из пяти.
Ральфа одолел сильный приступ кашля. Его взгляд скользнул по ее лицу. Приближался новый спазм. Она вложила прохладный и тяжелый болекамень в правую руку сына и сжала его пальцы. Отпустив, проверила простыни на наличие предательских пятен крови, и сама покрылась испариной. Сколько раз ей приходило на ум: «Лучше бы это случилось со мной». Она подумала об этом снова, когда дыхание Ральфа начало успокаиваться. Через минуту – настолько быстро подействовал болекамень – он заснул.
На самом деле тревога была ложной. Элис переволновалась. Поднявшись, она взглянула на диван и подумала, не провести ли здесь ночь, но дыхание Ральфа было ровным, и он воспринял бы ее присутствие как признак регресса. А на самом деле у них случился прогресс. Да. Действительно… Поцеловав его в щеку, вдохнув исходивший от него запах, ныне бесспорно мужской, Элис оставила сына наедине с его снами.
Вернувшись в свою комнату, вельграндмистрис, стараясь не смотреть в зеркало на туалетном столике, сняла туфли, затем жакет и легла на кровать. Она слышала звуки погружающегося в сон дома: низкий, мелодичный голос Сисси Даннинг; шаги горничных и шепот перед сном; закрывающиеся двери. Ральф вырос. Скоро, если случится то, во что она иногда позволяла себе верить, его голос закончит ломаться и он начнет размышлять – с тем неописуемым тоскливым чувством, которое приходило к мужчинам в этом возрасте и, похоже, оставалось с большинством из них навсегда, – о плотских утехах. Возможно, он уже баловался сам с собой, но Элис в этом сомневалась: они жили слишком близко, чтобы можно было спрятать улики. Так или иначе, он взрослел, а она – согласно тем же неизбежным законам неэфирированной физики и природы, не бывает так, чтобы стороны не разделились на победителей и проигравших, – теряла свою красоту.
Элис вспомнила, как впервые осознала власть, которую давала ей внешность, когда старый садовник в сыром ветхом особняке ее детства начал приставать. «Ты должна быть осторожнее, девочка моя, – только и пробормотала тетя, когда она вошла, прихрамывая и в порванном платье. – С твоим-то личиком…» По крайней мере, она стала по-другому относиться к собственному отражению в зеркале. Элис всегда знала, что ее отец и мать были красивой парой, но, одолевая тетку расспросами в неожиданные моменты и просматривая страницы светской хроники в старых газетах, поняла, что отец, Фредди Боудли-Смарт, слыл «отъявленным холостяком» и «бегал за каждой юбкой» (это что еще за вид спорта?), прежде чем жениться на Фэй Жируар. Фэй была «актрисой», хотя Элис тогда не понимала смысла этого определения за вычетом того факта, что богатство матери свелось к телу и лицу. Они поженились, родилась Элис Боудли-Смарт, и в одно ясное утро Фэй и Фредди оставили ее на попечение кормилицы, чтобы отправиться в плавание на своей шикарной новой яхте. Прилив вынес утопленников на берег примерно через сменницу, а ее и состояние родителей передали в доверительное управление незамужней тетке.
Старуха говорила с Элис о трастовых деньгах так же туманно, как и о многом другом, но намеки были налицо – плохое состояние дома, дряхлые слуги, скудная пища. Весь особняк вместе с долгами, по-видимому, связанными с молодостью тети и ухажером, бросившим ее, был поучительным примером аристократического транжирства. Поняв, что никакого наследства у нее нет, и отказавшись от половины фамилии, Элис Боудли после смерти тети покинула дом и отправилась в элегантный город Личфилд – самый дальний пункт назначения, куда сумела купить билет третьего класса в один конец. Оказавшись там, ухитрилась найти жилье, расплатившись сияющей улыбкой и демонстрацией ножек, однако вскоре обнаружила, что от голодной смерти улыбки не спасут. Пришлось смириться. Она делала все, что пришлось делать. У нее всегда хорошо получалось отстраняться от происходящего, а заработанные деньги и связи она вложила в лучшую одежду, хорошие манеры и, в конце концов, достойное жилье на площади у кафедрального собора.
В двадцать с небольшим Элис, к тому времени красивая, в меру преуспевающая женщина, переехала на юг, в Дадли, этот источник богатства и промышленное сердце всей центральной Англии. Ей удалось обосноваться в самом роскошном районе под названием Типтон и завести привычку гулять по дворцовым садам. Состоятельные сыновья членов высших гильдий, управлявших местными скотобойнями, брали ее с собой на пикники, и скоро Элис обучилась достойно рисовать акварелью и играть на пианино, пристрастилась к дорогим вещам, попутешествовала и заговорила по-французски. Она даже получила несколько интересных предложений руки и сердца, но ни одно из них не было достаточно хорошим для Элис Боудли.
Вскоре ей было около тридцати,