Федора Крушенк откинулась на спинку кресла. Она молчала несколько минут, и Элинор почувствовала, что начинает терять терпение. Но торопить ведьму Элинор боялась. Отчасти из-за того, что это было невежливо, а воспитанием своим она все еще гордилась. Отчасти из страха. Она боялась услышать ответ.
– Я знаю всего две вещи, – сказала Федора наконец. – Шептуны существуют, это, во‑первых. Но, во‑вторых, обо всем нужно спрашивать их самих, ибо никто иной о них правды не знает. Шептун послал меня сюда.
Глава девятая
Элинор, упираясь руками в подлокотники, приподнялась с кресла.
– Что?!
– Мертвый шептун – «мертвый» в данном случае понятие относительное – сказал, что братьям Гамильтон грозит опасность в самом ближайшем времени. Тут, правда, надо учитывать, что для них и время – понятие относительное. Он показался мне взволнованным – это, опять же, понятие относительное – настолько, что пообещал взамен на эту услугу некоторую помощь. Когда-нибудь.
Элинор схватилась за каминную полку, царапнула мрамор ногтями. Дамиан!
– Нужно найти Дамиана! – Слова Федоры звучали странно и могли ровным счетом ничего не значить, но Элинор уже накрыло тревогой. Она твердо знала, что Дамиан действительно в беде, чувствовала это. Должно быть, давно, просто не позволяла себе задумываться. Слова Федоры лишь подстегнули ее. – Он где-то в городе! Он… Боже! Он в Ист-Энде, а там!..
Элинор осеклась, подобралась, метнулась к двери.
– Пегги! Алессандра! Где то письмо?
Листок бумаги, скомканный, по счастью, нашелся в корзинке – его не успели бросить в камин. Адреса на нем не было, всего лишь указание на «место, известное нам обоим». И имя: Сайлас Родни.
– Пренеприятный тип, мисс, – заметила Алессандра. – Я относила ему письмо в трущобы Уайтчепела.
Уайтчепел. Элинор закусила палец. Убийства, о которых Дамиан хотел там расспросить. Лаура, призраком скользящая в тумане.
– Мы должны найти Дамиана, – сказала Элинор ломким испуганным голосом, – во что бы то ни стало, любым способом, пока не случилось что-то ужасное.
* * *
Грегори лежал и смотрел в потолок, по которому скользили причудливые тени. У них был вид хищных животных, и Грегори казалось, они сейчас упадут вниз и сожрут его. Это пугало. Он содрогнулся, охваченный мыслью о голодном чудовище. Дженет подняла растрепанную голову и посмотрела на него, удивленная.
– Что-то случилось, любовь моя?
«Чудовища, – подумал Грегори. – Это точно». Они здесь, в этой комнате, на этой постели, просочились в его сон кошмарами. Он и сам был чудовищем. Рядом, на краю кровати, шевельнулся Паскуале. Грегори ощутил, как краска заливает его лицо.
– Уйди, – велела Дженет, – ты мне надоел. Уйди, Паскуале. Vai!
Она извернулась как-то по-змеиному и поцеловала Грегори в шею.
– Ты ведь не злишься на меня?
– За что? – глухо спросил Грегори.
– Дурачок! Ну на что ты злишься?
Дженет села, тряхнула гривой волос и посмотрела на него. В самом деле, на что он сердится? Дженет прекрасна, как бабочка, и столь же легкомысленна и воздушно-невесома. Злиться на нее – это злиться на туман, аромат, ветер, растрепавший волосы. Дженет хотела этого итальянца, заполучила его, и то, что Грегори принужден был смотреть… ему ведь пришлось по вкусу это зрелище. Понравилось ласкать женщину, которую в эту минуту любит другой.
Чудовище.
– Ты ведь любишь меня? – спросила Дженет, и в ее вопросе не было кокетства. Она просто уточняла то, что и так знает.
– Я…
Пальчики Дженет легко коснулись его щеки, плеча, руки. Перстня.
– Подари его мне.
Грегори посмотрел на руку. Никто и никогда не прикасался к нему, никто из посторонних, не принадлежащих к семье Гамильтон.
– Ты ведь любишь меня? – вновь спросила Дженет.
Она поднялась, обнаженная, не потрудившись накинуть халат, открыла шкатулку с драгоценностями и запустила пальцы в искрящуюся россыпь камней.
– Паскуале, дурачок, подарил мне вчера ожерелье. Тридцать семь сапфиров. Я не хотела брать его, но Паскуале сказал, что будет стреляться, если я откажусь.
Сонный ее любовник пробормотал что-то по-итальянски и откатился на край кровати. Возможно, посулил ей еще подарки. Грегори бросил на него короткий неприязненный взгляд, а потом вопреки здравому смыслу, вопреки собственному желанию снял перстень и протянул его Дженет. У нее были холодные пальцы. И жадные губы, и жаркое, пылкое тело.
Что-то такое мерещилось ему на границе сна и яви. Прекрасное чудовище.
* * *
Элинор переборола неуместную панику и прямо посмотрела на Федору Крушенк.
– Можете вы что-нибудь сделать? Можете отыскать Дамиана?
Ведьма молчала, как Элинор показалось, целую вечность. Она должна была сказать «нет», Элинор была в этом уверена. Но вместо этого Федора наконец кивнула:
– Мне нужны будут травы.
– Они наверняка есть на кухне. И Пегги с Алессандрой вам помогут. – Элинор строго посмотрела на горничных. – Верно?
– И какая-то вещь, имеющая для Гамильтона значение.
Элинор пожала плечами. Она не слишком хорошо знала Гамильтонов, чтобы судить об этом.
– Впрочем, – решила Федора, – и вы сгодитесь.
– Я не вещь! – возмутилась Элинор. И добавила про себя не без горечи: «И не имею значения».
– Но вы имеете для Дамиана значение, – улыбнулась ведьма.
«Франк, может быть, – подумала Элинор. – К нему Дамиан относился как к сыну». На Джеймса Грегори Гамильтон не бросал таких полных любви взглядов, хотя мальчик и был его гордостью и радостью. Грегори Гамильтон должен был иметь для брата значение. Но вот она… Дамиану нравилось над ней подшучивать, он испытывал своеобразное наслаждение, дразня и подзуживая ее. Но ее можно было заменить на Дженет Шарп, на Федору Крушенк, на любую другую женщину с характером и острым языком, способную ответить. И все они справились бы куда лучше, чем Элинор.
Элинор хотела бы что-то для него значить. Она ненавидела сентиментальные истории, всех этих Золушек, бедных сироток, Джен Эйр и Элизабет Беннет, которые в финале находили свое слащавое счастье.
Она хотела этого счастья для себя.
– Дамиан кое-что для вас значит. – Губы Федоры Крушенк тронула жутковатая торжествующая улыбка. – И это большая удача, мисс Кармайкл. Приступим.
Именно так Элинор и представляла себе колдовство. Федора Крушенк сняла жакет, расстегнула пуговки на манжетах, закатала рукава блузы, обнажая тонкие бледные руки. На левом запястье – четыре родинки в ряд, неестественно ровно, словно проведены по линейке.
– Ведьмина метка, – пояснила Федора Крушенк, проследив за взглядом Элинор. – Садитесь.
Она несколько минут перебирала пучки трав, принесенные Пегги. Элинор сидела неподвижно, следя за каждым движением.
– Maitre ведь не попал в беду? – послышалось от двери. – Опять…
Элинор обернулась. Франк стоял в дверях, впившись пальцами в косяк. Он был бледен и явно напуган.