Нора дала им насладиться моментом, мысленно сосчитав до пяти, а затем перешагнула через порог.
Все камеры тут же нацелились на нее. Нора по привычке попыталась активировать зачарованную брошь, чтобы защитить глаза от ярких вспышек, а потом вспомнила, что та осталась на белой меховой накидке.
Пока Нора шла к автомобилю, репортеры наперебой выкрикивали вопросы. На те, что ей удавалось расслышать, она легко давала уклончивые ответы.
– Нора, кого ты считаешь самой опасной соперницей?
– Вы намекаете, что я не воплощение всех семейных добродетелей? Как невежливо!
– Нора, почему ты не пришла вчера на премьеру Модести?
– Та киношка про кораблекрушение? Меня укачивает от одного вида лодок. Я не хотела рисковать, хотя с удовольствием полюбовалась бы, как тонет моя кузина.
Репортеры рассмеялись, и Нора с удовлетворением отметила промелькнувшее на лице Модести раздражение. Она не могла отреагировать на людях, чтобы не прослыть в газетах чересчур обидчивой.
Нора пробиралась к автомобилю через толпу, стараясь не щуриться из-за ярких вспышек. Тетя Грейс всегда говорила, что от этого появляются морщинки.
А потом… Что-то справа привлекло ее внимание. Что-то неправильное посреди толпы, тут же исчезнувшее вновь за спинами фотографов. Уставший разум не сразу осознал, что же именно показалось неправильным.
Неподвижность, сообразила Нора. Маленький островок неподвижности посреди сутолоки. Пока репортеры с камерами расталкивали друг друга локтями, один человек среди них стоял неподвижно. Единственный, кто не пытался приблизиться к Оноре Хольцфалль.
На миг толпа вновь разомкнула свои ряды, и Нора успела разглядеть золотистую маску в форме волчьей морды.
По спине пробежал холодок.
И вдруг она осознала, что они повсюду. Вспышки камер озарили сразу полдюжины золотых рычащих масок. Они преследовали ее в этом скоплении людей.
За ней пришли гримы.
Прекрасно, только этого ей не хватало.
Гримы появились некоторое время назад, но прозвище это газеты дали им совсем недавно.
Раньше они называли себя Народно-эгалитарной партией. Язык сломать можно. Нора так и не поняла, зачем называть себя «партией», когда у вас нет ни политической власти, ни брачных перспектив.
В прежние годы они состояли из кучки безмозглых идеалистов в поношенном тряпье, обличавших пороки богачей. Призывали к забастовкам на фабриках, но добивались лишь собственного увольнения. На места тех, кто не хотел работать, всегда находилось полно желающих.
На каждых выборах Народно-эгалитарная партия раздавала абстрактные обещания «реформ» и «перемен» и проводила кампанию под громкими лозунгами вроде «Магия и деньги для всех!». Даже в детстве это казалось Норе полной бессмыслицей. «Для всех», рассуждала она, значит, и для богачей тоже. Богатые станут богаче, а бедные по сравнению с ними останутся бедны.
А потом, около года назад, начались разговоры о ком-то новом.
Он пришел откуда-то из сельской местности, хотя никто не мог сказать, откуда именно. Для городских жителей одна деревня мало отличалась от другой. Раньше он был фермером, жил с женой и детьми. Но однажды Хольцфалли без предупреждения подняли арендную плату за пользование землей. Он не смог заплатить, так что его вместе с семьей посреди зимы бросили на съедение волкам. В буквальном смысле. Оголодавшая стая преследовала их по пятам, пока они пытались добраться до соседней деревни. Его жена, новорожденная дочь и малолетний сын погибли. Выжил он один. Терять ему было больше нечего, и он пришел в город в поисках возмездия.
Впервые его имя появилось на первой полосе «Рупора». «Обращение Исенгрима к жителям Вальштада» – напыщенно гласили крупные буквы. В письме он изложил свою печальную историю и объявил, что вступил в Народно-эгалитарную партию в надежде построить более справедливый мир для людей вроде него. Как будто несправедливость мира была для кого-то новостью.
Верхние круги лишь презрительно фыркнули. История Исенгрима мало чем отличалась от истории Онора Хольцфалля. Но Исенгрим подвел свою семью, в то время как Онор спас жену, проявив добродетельность. Будь Исенгрим хорошим человеком, наверняка и ему пришел бы на помощь могущественный бессмертный дух. Как и говорила Мерси Хольцфалль, мир справедлив к тем, кто этого заслуживает.
Письмо Исенгрима заканчивалось ультиматумом. Губернатор обязан принять закон, позволяющий не только Хольцфаллям владеть землей. Нельзя вечно держать людей в кабале, заставляя каждый месяц платить арендную плату – которую в любой момент могут повысить – за крышу над головой. Они имеют право владеть своими домами, как Хольцфалли владеют своими. А если губернатор откажется, предупреждал Исенгрим, его ждут суровые последствия.
Смехотворное предложение. Хольцфалли вырубили этот город топором Онора. Вальштад существовал только благодаря им. Каждый клочок земли, где не росло дерево, принадлежал Хольцфаллям. Никто не собирался отменять законы, на которых строился этот город.
В газетах безжалостно насмехались над таинственным Исенгримом. Никто не знал, как он выглядит, но это не помешало «Зачарованному городу» опубликовать карикатуру, изображавшую его великовозрастным младенцем, грозящим закатить истерику. «Волшебное зеркало» нарисовало город в облике прекрасной женщины, отмахивающейся от назойливой мухи с подписью «Исенгрим». «Вестник Вальштада» превзошел всех – в их интерпретации Исенгрим предстал беззубым волком, рычащим у двери губернатора: «Сейчас ка-а-ак подую…» А губернатор под защитой крепких стен комментировал: «Ну и гримаса у этого Исенгрима!»
Само собой, никаких реформ не предвиделось. Нора и думать забыла о загадочных «последствиях», но три дня спустя в торговом центре «Рикхаус» прогремел взрыв бомбы. Норы там не было. Зато в скором времени Ангелика Бамберг собрала всех на яхте по случаю своего дня рождения и рассказала все подробности. Вспышка, грохот, крики и осколки стеклянного купола, обрушившиеся на покупателей алмазным дождем.
Погибших не было, но раненых предостаточно. Ангелика заработала неровную царапину на щеке и, по мнению Норы, слишком уж упивалась возможностью ее демонстрировать, вместо того чтобы за одну ночь залечить чарами. Восьмидесятилетняя Урсула Лётце ослепла на левый глаз. К счастью, Урсула была одной из немногих, кому шла повязка, украшенная изумрудами.
После этого Исенгрим перестал казаться таким уж беззубым.
Народно-эгалитарная партия прекратила свое существование. На ее место пришли гримы, избравшие своим символом волка и надевшие маски, чтобы скрыть личности. Они больше не призывали к забастовкам – вместо этого они поджигали фабрики среди ночи и разбивали заводские станки. Те, кого полиции удавалось арестовать, никогда не выдавали Исенгрима.
Взрывов больше не случалось, но в городе все равно приняли меры предосторожности. Многослойные чары укрепляли стены любого здания, где бывали состоятельные горожане.
Нора и сама не раз видела гримов после взрыва в «Рикхаусе». Они часто перегораживали улицы и скандировали лозунги, пряча лица за оловянными волчьими масками с дешевой отшелушивающейся золотой краской. Но они никогда не смели подобраться так близко. Ни к ней, ни к 1-му кругу Вальштада.
Впрочем, раньше у них никогда не было такого шанса.
Все четыре потенциальные Наследницы в одном месте. Куча фотографов в качестве свидетелей.
А потом прямо у Норы на глазах грим подошел к полицейскому, стоявшему к ней ближе всех. И полицейский… сделал шаг в сторону.
Впервые, глядя на гримов, Нора ощутила не раздражение, а что-то иное. Она почувствовала опасность.
Нора попыталась активировать защитные чары на кольце, но вспомнила, что утром отдала его владельцу газетного киоска.
Все случилось мгновенно. Она даже не успела понять, что происходит. Только увидела занесенную руку и что-то блестящее, прежде чем ее ударили в грудь.
Фотографы закричали. Модести, как раз садившаяся в машину, обернулась, чтобы полюбоваться крахом Норы. Констанс и Клеменси замерли в шоке. Рыцари тут же взялись за дело – двое ринулись в толпу, другие направились к Норе.
Нора опустила взгляд. Ее платье окрасилось в алый. Здравый смысл подсказал, что в нее выстрелили.
Но она совсем не ощущала боли. Пуля в груди должна была причинять страшную боль.
Нора дотронулась до красного пятна. На пальцах осталось… вино, сообразила она, а потом поднесла руку ко рту. Да еще и дешевое вино. Оно стекало по ее телу, а затворы камер защелкали вдвое быстрее, жадно запечатлевая унижение будущей Наследницы Хольцфалль.
Модести едва скрывала злорадство.
Нет уж, так не пойдет.
– На будущее учтите: я предпочитаю