Мы снова выпили, и Терентий Денисович – так его звали – похвастался спиртом самостоятельно очищенным, разведённым и настоянным. (В скобках замечу: я давно заметил, что все пожилые учёные любят хвастаться водками собственной выделки.)
Явилась баранина.
Хоть обстановка была проста, да столовые приборы были необычными. Такое впечатление, что Терентий Денисович их стащил из барской усадьбы, прямо из серванта народовольца.
Но нет, старичок тут же, угадав мои мысли, рассказал, что это приданое покойницы-жены, и тут же посоветовал мне не хвалиться старинными серебряными приборами, буде я их заведу. В них, оказывается, много вредных присадок, – такова была металлургия прошлого.
– Но эти – отличные, – успокоил меня хозяин и перевёл разговор на институт.
Мне этот старик всё больше и больше нравился.
Была в нём какая-то притягательность, что иногда свойственна пожилым циникам. Я видел таких людей среди хороших учёных и инженеров – талант и знания позволяли им независимо держаться перед начальством. Но жажда славы в них перегорела или была пресечена, амбиции сошли на нет, а из имущества остались только эти серебряные вилки с монограммой.
Я спросил про конфликт в институте. Конфликт оказался прост.
– Эти бездари думают, что чем больше любого борщевика, тем лучше. А я утверждаю, что борщевик Сосновского должен быть истреблён.
– Что так?
– Про фитотоксичность вам уже рассказали? Про фуранокумарины? А?
– Нет. То есть да. То есть нет.
– У нас один мальчик забрёл в заросли борщевика, и всё. Не спасли. Ожоги третьей степени.
– Терентий Денисович, да что вы говорите такое!
– Хорошо. Спасли. Но ожоги третьей степени, да-с. И всё оттого, что сок борщевика мгновенно уничтожает нашу способность сопротивляться ультрафиолету, и солнечный свет будет убивать нас. Посмотрите, ну?!
Хозяин закатал рукава. По локоть они были в старых шрамах, будто на них плеснули кислотой. Белые рубцы чередовались с тёмными пятнами.
– Но это ещё полбеды, он ещё мутаген.
– Да о чём вы?! Я всё же понимаю значение этих слов. Мутаген, ишь! – Настойка несколько развязала мне язык, и я стал фамильярен.
– Понимаете, и – прекрасно. А то из прошлой комиссии один молодой человек так и говорит: а пусть к нам сам товарищ Сосновский выйдет и доложит. А Дмитрий Иваныч-то наш в пятьдесят третьем волею Божью помре. На месяц вождя пережил. Да и к борщевику у него касательство особое, – это Ида Пановна, ученица его, старику так подсуропила. Но я вам больше скажу: сейчас мы на пороге больших событий, а большие события встречаются обывателем сперва с радостью, а потом уже с нескрываемой печалью. Визжит тогда обыватель как ошпаренный, не хуже чем от солнечных и прочих ожогов: «Да отчего ж меня никто не предупредил, что Солнце такое опасное, да не лежал бы я на боку, не спал бы на пляже!» А поздно, да и предупреждали его, только он сам билет в Сочи купил и сам с себя рубашку на пляже снял, чтобы потом девкам на службе своей бессмысленной понравиться.
– Ну, это-то понятно, – старался я сохранить рассудительность, меж тем Терентий Денисович всё подливал. – Со всем надо аккуратнее быть, вот с атомной энергией – тоже.
– Вы, молодой человек, такой роман «День Триффидов» зарубежного писателя Уиндема читали? Если и читали, то, думаю, в русском переводе. А так-то в первоисточнике говорится, что этих страшных ходячих растений-убийц вывели наши учёные в секретной лаборатории на Камчатке. У нас-то это напечатать нельзя. Сам роман, по мне, так не шедевр, но в этом месте он – совершенно верный. Так всё и начинается – с благих намерений. Ну а дальше дорога известная.
Я посмотрел в глаза Терентию Денисовичу и спросил прямо:
– Так что, они по полям будут бегать, эти борщевики?
– Захотят – будут. – Он пожевал губами и в дополнение сказал каким-то совсем утробным голосом: – Они ведь почти как люди. Просто сейчас растут на месте, не двигаются. Да и то, как сказать – размножаются они хорошо, не просто хорошо, а стремительно. Поверьте мне, они очень похожи на людей. Та же страсть к экспансии, освоению территорий, на которых тут же обедняется растительный покров. Я их не боюсь, я рассматриваю их как реальную угрозу, потому что они будут действовать как люди. Ну и хромосомные мутации – мы замерили частоту хромосомных аберраций и отставаний, она в тридцать раз больше контрольной группы… Я думаю, что это для того, чтобы подчинить себе другие виды борщевика. А, всё равно вы не понимаете, они ведь меняются групповым образом. Ну и общение.
– Какое общение?
– Между собой. Борщевики передают информацию друг другу – я до сих пор при вас избегал слова «разговаривают», чтобы не смутить ваш неокрепший ум.
– И как, позвольте?
– Химическим образом. С помощью фито-феромонов. Феромоны шелкопряда обнаружил Бутенандт, а у растений – я. Вот как! Вот как! Наши сотрудницы жаловались, что тропинка к воде заросла, и наняли мужика, который бы покосил борщевик. Я был случайно рядом и увидел, как ведут себя борщевики на краю поля: они набухали соком, хотя мужик с косой был далеко. Они были встревожены! Погибающие братья сообщали им об опасности! И я вам так скажу: они, может, будут мстить. Такая выходит петрушка… Она тоже, кстати, из зонтичных. Ведь, главное, мы для них – помеха.
День подошёл к концу, кончился и второй графинчик.
Мы встали из-за стола, но Терентий Денисович вдруг придержал меня за руку:
– Теперь скажите честно, вы из комиссии?
Я, действительно честно, помотал головой. Он смотрел на меня с видимым разочарованием, и тогда я признался, что нахожусь на стороне противника.
Терентий Денисович сперва удивился, а потом даже развеселился, услышав подробности. Мы согласились, что это должно остаться маленькой тайной.
Рано поутру я обнаружил на кухне огромный кувшин кислого кваса, оставленный специально для меня.
Я вытер начисто стол и за час написал путевой очерк с вкраплением сведений про борщевик. Волжские красоты перемежались с мыслями об ответственности науки перед советским народом, фраза «заготовка кормов» прыгала со строчки на строчку, снова появлялись красоты, и опять – мысль о том, что можно всё, но только осторожно. Ну и – особенно – силос.
Я не придавал особого значения этому тексту, но он должен был просто существовать. Негоже было подводить Маргариту, да к тому же я хорошо знал, что не все тексты проглядывают до конца. Я и сам вписал в свою дипломную работу слова о том, что рассматриваемая задача решений не имеет, потому что дипломов никто не читает.
Я встретился с девушкой в парке, и она с уважением поглядела на листки в моей руке.
Мы отправились в лабораторию, чтобы перепечатать высокохудожественное творение.
В лаборатории мхов за отдельным столиком, ожидая нас, стоял такой же электрический монстр, какой я видел в приёмной директора.
Маргарита села за клавиатуру, я встал сзади и принялся диктовать. Мы лихо отстукали почти весь текст, пока у нас не съехала строчка, я потянулся, чтобы указать на это, и наши руки встретились.
От неё пахло дубовым мхом, запахом, как известно, вполне парфюмерным.
«Ятрань» пробила через два экземпляра строчку точек, и произошло то, во что я не мог поверить ещё накануне утром.
Потом мы весело изучали таблицу мхов, стараясь не говорить о нашем сомнительном деле.
Тут я вспомнил об опасности разоблачения.
– А где корреспондент-то? Настоящий?
– Сломал ногу, – беззаботно улыбаясь, ответила она. – Я звонила в редакцию. Через две недели выпишут.
Мы разошлись в разные стороны от дверей, крадучись, как коты, съевшие хозяйскую сметану.
От нечего делать я решил навестить Терентия Денисовича на его делянке.
Он обнаружился в оранжерее, где стоял как учитель перед классом, в помещении, уставленном горшками с борщевиком. Ко всем растениям были приклеены электроды, и, кажется, он лупил одно из них током, чтобы посмотреть, как поведут себя остальные.
Метались в круглом окошечке старинного осциллографа какие-то импульсы, шла та самая непонятная работа, которую так любят показывать в научно-фантастических фильмах. Довольно скоро я почувствовал, что мешаю,