– Именно, – ответил пациент. – Пора.
И щёлкнул чем-то металлическим в своём пистолете.
(снукер)
Дмитрию Алексееву
– Кто это так кричит, – поёжившись, спросил Раевский. – Слышишь, да?
– Это обезьяны.
– Странные у вас обезьяны.
– Они двадцать лет agent orange ели, что ты хочешь, – хмуро сказал Лодочник. – Я потом расскажу тебе историю про Сунь Укуна, царя обезьян, и его страшное войско. Но это потом.
Они вылезли из машины и пошли по узкой песочной дорожке к клубу. Раевский, подпрыгивая, бежал за старшим товарищем – отчего того звали Лодочником, он не знал, а Лодочник сам не рассказывал. Раевский хотел подражать Лодочнику во всём, да вот только выходило это плохо.
Он напрасно ел экзотическую дрянь в местных ресторанчиках и напрасно пил куда бо́льшую дрянь из местных бутылок, похожих на камеры террариума или хранилища демонов.
В торгпредстве молодых людей почти не было вовсе, поэтому они сразу нашли друг друга. Даже в местной гостинице они, не сговариваясь, поселились в соседних номерах: Лодочник – в семнадцатом, а Раевский – в шестнадцатом. Раевский поставлял сюда банкоматы, а Лодочник заведовал всей торговлей с соседней страной, что шла по двум ниточкам дорог, проложенным в обход минных полей. После большой войны сюда завезли копеечные калькуляторы и плееры.
Эти два предмета убили местную письменность и науку – убили начисто, и будущим страны стало её прошлое.
Консульство тут было маленькое.
Старики доживали последние месяцы до пенсии, а молодые люди глядели на сторону. Из страны надо было валить: пора братской дружбы, бальзама «звёздочка» и дешёвых ананасов кончилась. Издалека долго плыли долги в донгах, а здесь делать было нечего. Разве что пить виски под сухой треск бильярдных шаров в клубе. Лишь недавно Раевский узнал, что только иностранные туристы пьют змеиную водку, а обезьяньи мозги вовсе не так вкусны, как кажется. Один из торговых представителей съел что-то неизвестное, а наутро его нашли с почерневшим вздутым лицом. Маленький пикап увёз его в аэропорт, упакованного, как матрёшку, – в обычный, цинковый, а поверх всего деревянный ящик.
Развлечение из этого, впрочем, было неважное.
Раевский боялся смерти – как и всякий другой человек. Он не любил самого вида мертвецов, и когда его мальчиком, вместе с классом, повели в Мавзолей, он стал тошниться чуть ли не на гроб вождя. Он никому не рассказывал, что Ленин в этот момент показался ему удивительно похожим на пропавшего во время войны дедушку, которого он знал только по фотографиям.
Дедушка был герой-разведчик, вся грудь в орденах, но только в самом конце войны его сбросили на парашюте не то к восставшим полякам, не то к восставшим против немцев чехам, и он растворился в огне этого восстания.
Дедушка остался молодым – на портрете в огромной столовой их дома на улице Горького.
Но это было далеко – в московском детстве, а тут смерть была в малярийном воздухе, в каких-то непонятных насекомых… Про проституток он и не думал.
Воздух под низким потолком был наполнен треском костяных шаров.
Двое поляков схватились с парой немцев – вспоминая былую национальную вражду. Из русских тут был только Чекалин – странный человек с израильским и русскими паспортами одновременно и ещё каким-то непонятным зелёным паспортом (Лодочник как-то стоял вместе с ним на паспортном контроле здесь и в России).
– Кто это с Чекалиным, не знаешь? – спросил тихо Лодочник.
Раевский был рад услужить, и как раз это он знал: худой чернобородый человек рядом с Чекалиным был недавно приехавший по ооновской линии пакистанец.
– Это афганец или пакистанец. Закупки продовольствия, рис, специи. Кажется, услуги связи. Его тут зовут просто Хан.
Пакистанец подошёл к ним сам.
– Простите, я слышал слово «снукер».
Раевский залихватски взмахнул рукой и сказал, цитируя что-то: «От двух бортов в середину! Кладу чистого»… Но пакистанец и не повернулся к нему, а смотрел на Лодочника, будто поймав его в прицел.
– Ну да. Я люблю снукер, – ответил тот.
– В снукер мало кто играет. Вы, русские, предпочитаете пирамиду. У меня есть шары для снукера.
– Мы можем по-разному.
– У меня такое правило: три партии, последняя – решающая. Хорошо?
– Что ж нет? На что сыграем?
– На желание. У вас есть свои шары – а то можно сначала вашими? Тогда вторую – моими?
– То есть? – опешил Лодочник.
– Бывают суеверные люди, вот мне многие вещи приносят счастье. Может, и вам… – И пакистанец открыл деревянный ящик, внутри которого на чёрном бархате лежали разноцветные шары. Пятнадцать красных, жёлтый, зеленый, коричневый, синий, розовый и чёрный – лежали как дуэльные пистолеты, готовые к бою. Отдельно от всех, в своей вмятине, покоился белый биток.
И Лодочник понял, что не отвертеться.
Первую партию Лодочник с трудом выиграл и с дрожащими руками сел за стол. Пакистанец, казалось, совсем не расстроился и принялся рассказывать про местного коммунистического лидера. Он был известен тем, что вошёл в революцию с помощью своих трусов. Во время восстания на французском крейсере обнаружилось, что нет красного знамени. Маленький баталёр отдал свои красные трусы, и они взвились алым стягом на гафеле – а баталёр, просидевший всё время в кубрике, превратился в лидера партии.
Лодочник тоже знал этот анекдот, а вот Раевский ржал, как весёлый ослик, взрёвывая и икая. Лодочник похвалил начитанность чернобородого, и после этой передышки они снова встали к столу.
Во второй партии началась чертовщина.
Пакистанец делал партию в одиночку. Только один раз он встретился с настоящим снукером. Но из этой крайне невыгодной диспозиции он ловко вышел, коротко ударив кием, поднятым вертикально. Это был мастерский удар: кий пакистанца точно ударил шару в правый бок, тот отклонился вперёд и влево и, завертевшись, ушёл вправо, огибая помеху. Но потом биток, подпрыгнув, миновал не только соседний шар, а, сделав дугу, помчался в сторону.
Лодочник не верил глазам и сначала проклял лишний виски. Но алкоголь ничего не объяснял – в каждом из шаров будто сидел пилот-гонщик.
Дул влажный ветер с границы, где одна на другой лежали в земле мины – китайские, советские, французские и американские. И ветер этот, полный дыхания спящей смерти, бросал Лодочника в пот.
– Я тоже видел, – бормотал Раевский. – Это фантастика… Впрочем, нет – наверняка там магниты какие-нибудь.
– Нет там магнитов, я проверял. – Лодочник был уныл. – Не позорься, какие магниты. Это королевский крокет.
Раевский, не расслышав, вытащил зажигалку, но, повертев её в руках, засунул Cricket обратно в карман.
Лодочник пояснил:
– Королевский крокет – ежи разбегаются от меня в разные стороны. Да ты не читал, что ли, про кроличью нору?
Подошёл пакистанец, и они вежливо расстались, чтобы встретиться на следующий вечер.
– Ну, не расстраивайся. Ну, попросит он тебя прокукарекать. Ну, там, напоить всех – соберём тебе денег, все дела…
Но Лодочник понимал, что дело плохо, что-то страшное было в неизвестном желании пакистанца. И он понимал, что отказаться от него будет невозможно. Кто-то огромный, страшный, как чудовище из его детских снов, подошёл к нему сзади и положил тяжёлые липкие лапы на плечи.
Всё так же тревожно кричали обезьяны, будто говоря: «Куда ты, бедная Вирджиния, вернись, бедная Вирджиния».
Тянули к нему ветки пальмы, погребальным колоколом звенела на ветру вывеска сапожника.
Он пошёл сдаваться Парторгу. Парторг давно уже потерял это звание, а вот Лодочник помнил, как его вызвали в кабинет этого старика. Кто-то стукнул по инстанции, что Лодочник снимался во французском фильме про колониальные времена. Лодочник сфотографировался в обнимку со знаменитой актрисой, довольно выразительно положившей ему голову на плечо.
Тогда в торгпредстве было втрое больше людей, и Лодочника ожидало показательное разбирательство на заседании партийного комитета. Но Парторг вызвал Лодочника на разговор – и спрашивал вовсе не об этом деле, о планах на будущее и московских привычках. Лишь под конец, когда Лодочник уже повернулся к двери, Парторг спросил:
– Было?
Лодочник замахал руками.
– Молодец, я бы тоже не сознался, – подвёл итог Парторг и закрыл дело.
Теперь партия исчезла, вернее, их стало чересчур даже много. Но Парторг по-прежнему сидел в своём кабинете, дёргая за невидимые ниточки кадровых служб.
Лодочник рассказывал ему подробности, ожидая, что Парторг стукнет кулаком по столу,