– Что вы говорите!..
– Не мудрено; в его годы такая потеря, – продолжала она, – ведь подумайте, единственный сын!..
– Как сын? – чуть не крикнул Троекуров.
– Ах, Боже мой, – заспешила она, – я все забываю, что мы в Петербурге и что ничего еще не дошло до вас… У нас в Москве успели об этом во все колокола перезвонить. Да и какой же случай ужасный!.. На прошлой неделе, в четверг… да, именно, в прошлый четверг утром, выехал двоюродный ваш брат Иван Акимович в санях прогуляться… Вы знаете, он лошадник был страстный, только ведь и занятия было у него, так хотел, говорят, нового рысака объехать… тысячи две, говорят, заплатил он за него Воейкову. Вот, едет он по Арбату, вдруг из Денежного переулка наперерез ему выезжает гремя какая-то пустая бочка. Лошадь испугалась, закинула, да с Арбата понесла вправо к Подновинскому. На повороте Иван Акимович из саней вылетел, да так несчастливо, теменем прямо о тумбу… Принесли его домой без чувств – и двух часов не прожил… A в ту же ночь со стариком удар… Вчера пред самым моим отъездом заезжал ко мне прямо от него Варвинский, он отходил…
Она остановилась и пристально глянула в глаза молодому человеку.
– A вы вчера из Москвы уехали? – проговорил он почти бессознательно. Что-то еще темное, странное шевелилось в глубине его души… Он перевел глаза на молодую девушку. Она сидела к нему профилью, в венке из белых нарциссов, с низко опущеною к затылку, по моде того времени, огромною косой, черною с синеватым отливом, как крыло ворона. Он глядел на эту великолепную косу и на эти нарциссы, на длинную, лоснящуюся пуховую кисть ее белого бурнуса, закинувшуюся за спинку ее стула; он любовался художническим любованием безупречным тонким очерком ее носа, брови и подбородка и чувствовал, что то, что копошилось теперь внутри его, имело как будто прямое отношение к ней, к этой безмолвно сидевшей тут молодой особе с ее строгими чертами и вдумчивым взглядом больших темных глаз, как у Гомеровской «волоокой Геры»12…
A мать ее объясняла ему между тем:
– Вчера уехали, a сегодня, вообразите, на бале в Петербурге, dans le grand monde13, у Краснорецкой!.. Мы с нею в родстве считаемся, но мне в голову бы не пришло напрашиваться к ней, да еще в самый день приезда. Все это мой Сережа бедовый!.. Он там ведь свой. На железной дороге, вообразите, встретил нас с пригласительным билетом в руке: «Княгиня, мол, просит, требует, чтобы вы Сашу непременно привезли к ней сегодня, что Двор будет, что ей лучшего случая не представится ваш здешний бомонд увидать»… – Помилуй, говорю, Сережа, я всего на три дня приехала, собственно для тебя, говорю, налегке; у Саши с собою ни одного бального платья нет. A он мне на это: «Не беспокойтесь, говорит, maman: платье давно ждет у Andrieux; княгиня, говорит, сама заказывала»… И вообразите, действительно, в два часа принесли к нам – мы у Сережи остановились – принесли платье, точно по ней сшито… Как по вас, авантажна она? – нежданно спросила московская маменька, – повернись, Саша!
Она обернулась, приподымая навстречу его жадному взгляду свои длинные ресницы…
Он низко поклонился ей.
– Зачем спрашивать! – учтиво отвечал он ее матери, но в этом банальном ответе зазвучало по-видимому что-то, заставившее девушку всю зардеться, и она, поспешно прикрыв глаза биноклем, направила его бесцельно вдаль… Рука ее слегка дрожала…
– A вы на бале будете? – спросила его госпожа Лукоянова, улыбаясь заметно довольною улыбкой.
– Н-нет, – отвечал он после минутного колебания.
– Жаль, Сашиного дебюта не увидите, – даже слегка вздохнула она.
Троекуров пристально и пытливо взглянул ей в лицо…
Она очевидно смутилась, несколько отодвинулась от него со своим мятежным кринолином и принялась обмахиваться веером.
– Я думаю, вас очень удивило, – поспешила заговорить она, – что я вас так бесцеремонно пригласила сюда; но я думала, что вам будет интересно…
Она не досказала, заметив любопытный взгляд обернувшейся в ее сторону вполоборота красивой соседки ее по ложе.
– Скажите, пожалуйста, кто эта jolie femme14, – тихо спросила она Троекурова, – у которой вы сейчас сидели?
– Ее зовут Ольга Елпидифоровна Ранцова, – промолвил он протяжно.
Московская барыня чуть не крикнула:
– Ах, Боже мой, так это она, скажите! Рожденная Акулина? Я про нее так много слышала… Отец ее ведь частный пристав был; rien de plus15, – добавила она, наклоняясь уж к самому уху Троекурова, – a она… Муж ее камер-юнкер, да?.. И скажите, ее у вас здесь всюду принимают? У нее туалет такой восхитительный; верно, также к Краснорецкой едет?
– Право, не знаю, – сухо отвечал кавказец.
А госпожа Лукоянова продолжала тараторить тем же шепотом:
– Он, Ранцов, ведь совсем du prostoï, говорят, темный армеец какой-то был, и вдруг нечаянно наследство большое получил, я знаю. Но они, я слышала, чуть уж не совсем промотали его теперь… Какие у нее шатоны, прелесть! Ведь это тысяч десять должно стоить!.. И она у вас в большой моде, кажется? Что молодежи перебывало у нее в ложе! Видно, кокетка страшная, mais très, très jofie femme16, надо правду сказать; даже смотреть на нее приятно… И вы уж тут наверно пропадаете? – фамильярно и как бы с какою-то тайною боязнью домолвила она.
Он молча пожал плечами.
Она заметила его недовольный, омрачившийся вид и со свойственною ей торопливостью вернулась к первоначальному предмету их разговора:
– Когда же вы к нам, в Москву, monsieur Троекуров?
– В Москву? – повторил он, как бы думая о другом.
– Ну да, – засмеялась она, – да вы, кажется, мимо ушей пропустили все, что я вам передавала? Подумайте же, Аким Иванович Остроженко родной вам дядя по матери, a за смертью сына его, Ивана Акимовича, вы его прямой, законный наследник – имение ведь все родовое. Положим, старик упрям – и злопамятлив был он, не тем будь помянут, – положим, он бы на зло вам мог имение все свое продать и деньги по монастырям рассовать. Так ведь он об этом подумать не успел, как его самого… прихлопнуло… Этим ведь нельзя шутить, monsieur Троекуров, – уже захлебываясь от волнения, восклицала г-жа Лукоянова, – ведь это три тысячи душ в двух губерниях, незаложенные, и какого имения! В одной меже, что земли, говорят! И денег куча у старика в опекунском совете – я наверное знаю!.. Вам надо скорее, завтра же лететь в Москву… Я бы на вашем месте взяла экстренный поезд, – ну пятьсот рублей бросите, вы теперь можете себе это