– А вам этого очень хочется? – нежданно выговорила Настасья Дмитриевна.
– Чего это? – спросил он, несколько огорошенный.
– Чтобы сестра вышла скорее за Сусальцева и отняла бы этим у вас страх за Григория Павловича Юшкова?
Толстяк добродушно засмеялся опять:
– А ведь вы в точку попали, барышня, в самую точку! Дай Бог сестрице вашей в полное свое удовольствие жить, в золоте купаться, а что для Григорья Павловича она особа совсем не подходящая, это точно, скажу вам, так!.. И не только не подходящая, – примолвил он с усиленным выражением, – а даже опасная, можно сказать.
Ироническая, чтобы не сказать горькая, усмешка скользнула по губам девушки:
– И, по-вашему, опасность эта для него минет, как только станет она женой другого?
Он поднял разбежавшиеся глаза на нее, но она уже вскинулась с места и торопливо пошла вперед по тропинке, ведшей в глубь сада, вглядываясь прищуренным взглядом в каждую прогалину, открывавшуюся меж деревьев.
Фирсов, тяжело отдуваясь, засеменил за нею на своих коротеньких и пухлых ножках.
IV
Антонина Дмитриевна и Гриша (мы позволим себе для удобства называть его старым, знакомым читателю [5] уменьшительным его именем) сидели на каменной скамье бывшего Храма Утех, о существовании которого здесь свидетельствовала действительно безобразная груда извести и камня, – обломки пьедестала давно кем-то и куда-то увезенной статуи Венеры. Разговор их смолк. В полускучающей, полуусталой позе, закинув руку за затылок и прислонясь им к стволу дуба, покачивавшего над ними свои вырезные листья, девушка недвижно и бесцельно глядела вверх на проходящие облака, а Гриша, опустив слегка голову, с ноющим сердцем и приливавшею к голове кровью, пожирал искоса взглядом ее соблазнительный и надменный облик… В памяти его проносилось где-то давно читанное им сказание о таинственных нимфах древней Эллады, обитавших в заповедных лесах, посвященных Диане; неисцелимым безумием карали они дерзновенного, решавшегося проникнуть под ревниво хранившие их от взора смертных сени и узреть их роковые красы. «Любовь к ней – гибель одна, – говорил себе молодой человек, – но отчего же так неотразимо влечется к ней чувство?» И он вздрагивал под впечатлением какого-то мгновенного суеверного ужаса…
– А вот и ментор ваш идет за вами, а с ним и ваша жертва, – услышал он, как сквозь сон, ее металлический, насмешливый и невозмутимый голос.
Он быстро поднял глаза и невольно покраснел, увидя подходившую к нему Настасью Дмитриевну.
– Здравствуйте, Григорий Павлович, – протягивая ему руку, проговорила она, насколько могла спокойнее, но с такою же невольною краской на лице и с мучительным сознанием смущения своего в душе.
Он молча, с глубоким поклоном пожал ее холодные пальцы.
– А мы о тебе сейчас говорили, – сказала ей сестра все тем же своим насмешливым тоном, – Григорий Павлович питает к тебе большую симпатию.
Брови Настасьи Дмитриевны судорожно сжались.
– Я твоих шуток не прошу! – отрезала она.
– Нет, право! Спроси его самого.
Выразительные глаза девушки вскинулись на миг на Гришу, полные тревожного ожидания, и тут же опустились, пока он учтивым и несколько смущенным голосом произносил вынужденный ответ свой:
– Я вас действительно очень уважаю, Настасья Дмитриевна…
– Очень вам благодарна… Не за что!
Она отодвинулась от него, но, как бы спохватившись, спросила тут же: – У вас, говорит Николай Иваныч, батюшка заболел?
Он не успел ответить.
– Если бы не такой случай, мы бы, конечно, Григория Павловича у себя в Юрьеве не имели счастия видеть, – протянула Антонина Дмитриевна.
И звук ее голоса был теперь почти нежен и каким-то внезапным задором сверкнули остановившиеся на нем глаза.
Его всего словно приподняло вдруг, взгляд его загорелся…
– Вы никогда особенно не ценили это «счастие», mademoiselle Antonine, – произнес он дрогнувшим голосом в виде шутливого со своей стороны упрека, но Настасья Дмитриевна мгновенно побледнела от этих слов.
Сестра поглядела на нее, улыбнулась победною улыбкой и тут же, в довершение торжества:
– Да, – почти презрительно сказала она, – я ценю только то, что может быть на что-нибудь полезно…
Губы молодого человека побелели от досады и боли:
– Слова ваши даже не совсем учтивы, Антонина Дмитриевна!..
Она захохотала:
– Учтивость – вещь не современная; спросите у Насти: она у нас по части прогресса сильна.
– Оставишь ли ты меня когда-нибудь в покое! – гневно воскликнула та…
– Пора, Григорий Павлович, пора! – послышался голос нагнавшего компанию доктора.
Гриша снял шляпу и, как бы забывая второпях подать руку своим собеседницам, поклонился им общим поклоном и тронулся было к своему спутнику. Он чувствовал себя злым донельзя…
– Мы вас проведем до дороги, – молвила тем временем как ни в чем не бывало Антонина Дмитриевна, подымаясь со скамьи.
– Позвольте мне в таком случае предложить вам руку, – поспешил сказать Гриша сестре ее, подвертывая локоть.
Антонина Дмитриевна, не удостоивая их взглядом, прошла мимо и, продев руку свою под руку доктора, зашагала с ним в ногу.
– Вас, конечно, не скоро теперь увидишь? – порывисто и полушепотом спросила Настасья Дмитриевна Гришу, пройдя с ним несколько шагов.
– Это более чем вероятно, – ответил он с напускною небрежностью тона, – от меня здесь никакой и никому пользы ждать нельзя, – иронически добавил он, намекая на только что сказанные ему сестрой ее слова.
Она окинула его быстрым взглядом и засмеялась нервным, глухим смехом:
– A пословицу знаете: от мила отстать, в уме не устоять?
Он понял, поморщился и пожал плечами:
– Я отвечу вам другою: и крута гора, да миновать нельзя… Желаю от души вашей сестрице исполнения всех ее желаний…
Они молча дошли до канавы, чрез которую, все так же ведя под руку красавицу Антонину, осторожно перебирался теперь толстяк доктор.
– Я прощусь здесь с вами, Григорий Павлович, – сказала Настя, останавливаясь, – мне пора к моему больному… Надолго, значит, прощайте? – вырвалось у нее помимо воли.
– Не знаю, Настасья Дмитриевна, но во всяком случае, если бы… если б я на что-либо мог пригодиться вам или кому из ваших, прошу не стесняясь располагать мною; я готов во всякое время.
– Спасибо!.. Даже верю, что с вашей стороны это не одни слова… Вот, – добавила она с насилованным смехом, – если удастся мне когда-нибудь поступить на сцену, я напишу вам, чтобы вы непременно приехали на мой дебют.
– A разве вы собираетесь?
Но она, не отвечая, кивнула ему коротким кивком и побежала стремглав по направлению к дому. Нервы одолевали ее: еще миг, думалось ей, и она «разревется как дура – очень нужно!..»
– A вы куда же мою романтическую сестрицу девали? – спросила Антонина Дмитриевна