Меня никто не спрашивал об этом, но сам я пришел к тому, что победы и поражения в футболе – это как жизнь и смерть. Условно, конечно, но они постоянно идут по полю рядом, одно невозможно без другого.
Хотя сильной команде, безусловно, везет чаще – как это было с ЦСКА образца 2005 года. Мы реально могли перевернуть любой матч и знали, играя на поле, что при необходимости это сделаем. Поэтому мне и сейчас бывает не под силу понять: как, проигрывая 0:2, можно бросить бороться?
Весной 2025-го у нас, например, была очень непростая ситуация в Кубке России. Мы проиграли «Зениту» 2:0, играя в Питере, и журналисты наперебой стали писать, что дома мы теперь точно не отыграемся, не наверстаем, что ЦСКА теперь-то уж наверняка без шансов. Но во втором матче команда билась до последнего, и в результате 94-я минута стала для «Зенита» роковой: Тамерлан Мусаев забил второй гол. Голы, они, знаете ли, тоже любят сильных, тех, кто ни в какой ситуации не боится брать игру на себя.
В серии пенальти, которая определяла победителя, мы фактически даже не нервничали: психологическая уверенность была уже на нашей стороне.
Наверное, много кто сейчас мог бы меня спросить: почему же мы не смогли переломить игру с «Вардаром», играя в 2003-м в Лиге чемпионов?
«Вардар» – это, можно сказать, моя личная история. Наверное, далеко не все в подробностях помнят наш первый матч с македонцами в Москве – интернета тогда толком не было, разве что старые газетные подшивки можно поднять. Но сам я не забуду ту игру никогда.
Матч мы проиграли со счетом 1:2, и в очень большой степени – по моей вине. В плане ментальности, силы, игрового состава команда была у нас достаточно хорошей. Но сам я в то время делал во взрослом футболе лишь первые шаги. И почти в самом начале второго тайма совершил ошибку: выбежал из ворот за пределы штрафной, выбил мяч в игрока соперника, попал ему прямо в ногу – и он с нулевого угла забил нам гол.
И все покатилось по наклонной.
Я потом много раз вспоминал тот момент. Думал: если бы Гроздановски не забил тот мяч, попал в штангу, может быть, все вообще пошло бы по-другому? Но день, точнее вечер, оказался точно не моим. После второго гола даже сам себе сказал мысленно: «Да, Игоречек, не справился ты сегодня…»
По большому счету нельзя было сказать, что именно я проиграл тот матч. Но для меня было важно, что я проиграл сам себе, в своей вратарской площади, и это было ключевым в моей оценке собственных действий. Когда проигрываешь сам себе, зная, что мог сыграть лучше, но не сделал этого, в голову сразу начинают лезть какие-то ненужные мысли, появляется нервозность, уходит уверенность.
«Вардар» был крепкой командой на самом деле, что бы ни писали на этот счет журналисты. Мы не слишком обращали тогда внимание на то, что о нас пишут, никто не сидел в раздевалке с газетой «Спорт-Экспресс», читая каждый день о том, в каких носках и в каких футболках игроки «Вардара» приедут на игру. В нашем втором матче в Скопье был, кстати, смешной случай: македонский игрок выходил на замену и в самый последний момент вдруг выяснилось, что ни номера, ни фамилии на его майке нет.
Администратор «Вардара» тут же побежал в раздевалку, принес моток пластыря, нарезал его на полосы, соорудил из них некое подобие номера, маркером написал фамилию – Вандаир. По иронии судьбы именно этот игрок забил нам гол, сравнял счет, и мы вылетели из Лиги чемпионов.
Шапкозакидательского настроения по отношению к македонскому клубу, как тогда об этом писали, у нас не было даже близко. Все-таки «Вардар» прилично щелкнул нас по носу, обыграв в Москве. Так что ехали мы в Скопье более чем с серьезным настроем. Но соперник играл сильнее, сколь бы неприятно ни было это признавать.
Мне до сих пор иногда хочется встретиться с Валерием Георгиевичем и задать ему вопрос: почему он поставил на тот матч меня? Я ведь в тот год вообще особо не играл. Какие-то матчи в чемпионате России мне удавались, но национальный чемпионат, как ни крути, отличается от еврокубков. Накануне игры с «Вардаром» у меня было колоссальное желание помочь команде, но обычно так и происходит: чем больше жаждешь себя показать, тем стремительнее перегораешь.
Грыз я себя потом очень долго. Мне вообще по молодости было свойственно до бесконечности копаться в себе после проваленного турнира, как это было и в гораздо более зрелом возрасте, на групповом этапе чемпионата мира – 2014 в матче с Кореей. Собственно, я и раньше порой загонял себя. Когда меня не поставили в заявку в той же «молодежке», вызвав в Москву из Самары, я дико переживал, но мне даже в голову не приходило поделиться своей болью с кем-то из близких. Наверное, было неправильно носить все в себе – сейчас я абсолютно в этом уверен. Порой даже думаю: что бы посоветовал в подобной ситуации собственному сыну? Скорее всего, попробовал бы уговорить его поделиться проблемами, не переживать их в одиночку. Объяснил бы, что у каждого человека могут быть какие-то трудные времена и очень важно не уйти в депрессию, не остаться одному, наедине с собственными тараканами. Не носить все мысли в себе, выжигая собственные нервы.
С другой стороны, я всегда интуитивно чувствовал, что должен научиться справляться со своими проблемами самостоятельно, хотел сам все это преодолеть. Возможно, поэтому и не считал правильным с кем-то делиться. Плюс юношеский максимализм, боязнь показаться слабым.
По мере взросления я стал относиться к этому легче, а может быть, просто стал разумнее. Начал понимать, что ошибку, если она случилась, уже не исправить, что я уже не так молод, как был когда-то, и пора бы уже уметь спускать неудачи на тормозах и спокойно готовиться к каждому очередному матчу.
Но тогда и, пожалуй, вплоть до домашнего чемпионата мира в 2018 году я очень сильно переживал. За пропущенные голы, за упущенные моменты, за игры, которые только предстояли. Загонялся порой так, что накануне матча начинал безостановочно думать: а если этот игрок ударит туда? а если тот подаст не так, как обычно это делает? а где в этот момент должен стоять я сам?