Мне кажется, после той игры Газзаев и посмотрел на меня немного другими глазами, понял, что в сложных ситуациях может мне доверять.
Мы тогда много с ним разговаривали. Валерий Георгиевич похвалил меня за игру, но сказал, что именно так я должен проявлять себя в каждом матче.
Любое приглашение к тренеру на разговор в таком возрасте – это определенный стресс, но я очень быстро понял, что Газзаев ничего и никогда не говорит просто так. Все разговоры, какие-то замечания всегда были по делу, даже когда это вообще не касалось футбола. Даже в день отдыха он обычно предупреждал: «Ребята, будьте аккуратны. Никому не возбраняется взять в ресторане бокал пива, но не нужно это афишировать, потому что вокруг люди и все они разные. Что именно они могут сказать, увидев кого-то с бокалом в руке, как именно потом разойдется эта информация, – предугадать невозможно».
На самом деле, непостижимо, каким образом Газзаеву удавалось держать всех нас в узде, внешне не прикладывая к этому вроде бы никаких усилий. Футбольный ЦСКА тех лет был квинтэссенцией старой школы, в которую попали тот же Гусев, Яновский, Иржи Ярошик, потом пришли Ивица Олич, братья Березуцкие. Мы смотрели на тех, кто старше, и невольно перенимали от них какие-то хорошие, правильные вещи. Потихонечку налаживали отношения, работали на собственный авторитет. Лично мне потребовалось на это определенное время. Все-таки те же братья были на четыре года постарше, чем я.
Понятно, что в любой команде, особенно мужской, всегда происходят какие-то мелкие стычки. Кто-то схалтурил, кто-то мог сыграть лучше, но не сыграл, – предъявлять претензии по таким поводам совершенно нормально. Но мы никогда не дрались – за всю свою карьеру не припомню ни одного серьезного конфликта в раздевалке. Была очень высокая требовательность по отношению друг к другу, но это, наверное, и отличает тех людей, которые чего-то в жизни добиваются.
Нас сильно сближало то, что перед каждой игрой мы проводили на базе не сутки, как это происходит сейчас, а жили по два, по три дня. Из развлечений у нас имелся лишь бильярд, в который играли все вместе: Гусев, братья, я, Иржи, наши тренеры во главе с Газзаевым. Едва ли не каждый день мы всей командой, человек по десять, собирались в комнате Жени Алдонина или Ролана Гусева. И так было в каждый очередной заезд на базу. Старшие постоянно травили какие-то байки, и вот так, через «хи-хи, ха-ха», возникала внутренняя командная химия. Нас было не растащить.
Помню, по вечерам Николай Иванович Латыш пытался нас увещевать: «Ребята, полночь уже, Георгиевич кипит вовсю. Если узнает, что до сих пор не спите, – мало никому не покажется». Мы же отговаривались: какой смысл рано расходиться, если игра на следующий день только в восемь вечера?
Знаменитая история тех времен: Ролан Гусев любил пугать новичков. Он надевал куртку, выходил в гостиничный коридор, гасил там свет, вставал на колени и бежал на коленях по коридору, страшно выпучивая глаза и изображая из себя карлика. Селился Гусев всегда на третьем этаже, моя комната располагалась этажом выше; там же, только в другом конце коридора, жили братья Березуцкие. Их-то Ролан однажды и решил напугать.
Но получилось так, что Леха где-то задержался и на этаж поднялся один Вася. Он вообще всегда был более балагуристый, находчивый, не терялся ни в какой ситуации. Не растерялся и тут: Гусь в полутьме начинает на него бежать, выпучив глаза, и Вася, не разобравшись, что происходит, а может быть, просто от страха, зарядил «карлику» с ноги. К счастью, не в полную силу.
Возможно, я слишком сильно повзрослел и мне лишь кажется, что тогда все было лучше, чем сейчас, но та команда реально была уникальной, невероятно сильной ментально. Поэтому я с таким удовольствием и окунаюсь в те воспоминания, люблю об этом рассказывать. Многие не понимают, спрашивают: почему прошлое до такой степени меня влечет? Да потому, что там было невероятно интересно. Что ни игрок – то личность колоссального масштаба, настоящий лидер.
Одно из выдающихся тренерских качеств Газзаева заключалось в умении подбирать слова таким образом, что они никогда не звучали как нравоучения. Но самое главное, он всегда был очень справедливым. Я и сам такой же. Могу долго молчать, терпеть, но если внутренне дойду до точки кипения и меня, что называется, прорвет, это всегда будет по делу.
Это проявлялось даже в школе. У нас в классе были две девочки с некоторыми отклонениями по здоровью, их постоянно травили, как это бывает в детском возрасте: насмехались, издевались. Я порой из-за этого закипал так, что просто бросался на обидчиков с разбега. Толкал, бил, оттаскивал, то есть всеми силами давал понять, что так нельзя поступать ни с каким человеком.
То же самое и в игре, хотя на поле я с годами стал орать гораздо меньше, чем в молодости. Слишком сильно изменились времена, да и сам футбол. И бесконечные повторы по ВАРу в случае любой спорной ситуации, и карточки сýдьи раздают направо и налево даже там, где это порой не надо.
Если я и ору на поле, то делаю это даже не для того, чтобы выплеснуть собственные негативные эмоции. А исключительно для того, чтобы эмоционально добавить игре нерва, чтобы игроки завелись. Команда должна жить игрой, а это невозможно без эмоций.
Тот же Газзаев в былые времена умел перевернуть игру даже не окриком, а иногда просто взглядом. Случались, конечно, и жесткие словечки, и предельно эмоциональные речи – много чего было. Иногда он просто мог сказать: «Посмотрите, вы кому проигрываете-то?» Но делал это таким тоном, что у игроков головы моментально вставали на место.
Если бы не это качество, вполне допускаю, что мы не смогли бы до такой степени поверить Валерию Георгиевичу, играя в 2005-м в Лиссабоне в финале Кубка УЕФА. Не стану в подробностях рассказывать, что именно и как он тогда нам сказал, но сам я реально задумался: это ведь действительно финал, какого, возможно, в нашей игроцкой жизни никогда больше не случится. То есть либо сейчас, либо никогда.
И ведь действительно второй тайм показал, что не один я тогда воспринял газзаевские слова настолько остро. Мы вышли предельно спокойные, заряженные, полностью перевернули ход матча, забили португальцам три великолепных мяча и поехали с кубком домой, хотя знаю, что мало кто за пределами клуба верил в наш успех.
Я и до сих пор не переношу в людях безразличность, пофигизм