– Да, мы будем лежать обнявшись, что бы ни случилось. Пусть Яков варит свой кофе, собака лижет нам пятки, никто не сможет лечь между нами.
– Пока мы играем друг с другом в прятки.
– Хватит рифмовать мои чувства, Веня. Лучше поцелуй.
Элла и Веня
…Шерстяной костюм сидел идеально, видно было, что сшит по выкройкам, на заказ. Так лишенное особой роскоши тело старательно выкраивало симпатии из ничего.
Красная косынка подчеркивала ее причастность к событиям. И здесь она была своя. Эти двое были созданы друг для друга.
– Может, сходим сегодня куда-нибудь?
– Куда?
– Есть пригласительные в Эрмитаж.
– Там же, кроме «Данаи», ничего не осталось. Все образы и прообразы ушли делать мировую революцию, – усмехнулся поэт.
– В смысле?
– Продали искусство. Один только Львов вывез половину Эрмитажа.
– А как же ты хотел?
– Хотел бы иметь выбор, а не только «Данаю», – рассмеялся Нежинский своей шутке.
– Понимаю, поэту нужно разнообразие.
– Мне больно видеть, как деревянные здания разбираются на дрова, а золоченые купола на слитки. Раньше, даже в самую кислую погоду, купола улыбались.
– Позолоченные улыбки. Неужели ты не понимаешь, как они искусственны?!
– Мы опять возвращаемся к искусству, – играл словами Нежинский. – Я же говорю, что все крутится вокруг искусства, а его продают беспощадно. Но самое смешное даже не это, а то, что все эти прохиндеи, которые являются посредниками, оставляют все деньги там, для мировой революции.
– Так давай поедем туда.
– Вместе с Яшей?
– Да, все вместе. Должен же нам кто-то варить кофе.
– Нет, спасибо. Этого я не переживу.
– Переживешь, если ты про Якова, если не будешь дурить, то точно его переживешь.
– Не переживу. Иногда мне кажется, что, кроме рифмы, у меня ближе никого нет.
– У тебя же есть я.
– Нет, ты есть у мужа, и даже ему принадлежишь. Я просто прихожу иногда, как в музей, чтобы посмотреть на тебя. Это все равно что говорить про искусство, которое принадлежит народу.
– Ладно, товарищ художник, скажи лучше, куда пойдем?
– Не знаю.
– Значит, поедем в казино.
– Зачем?
– Мне нравится быть красивой и всех раздражать.
– Про всех не уверен, ведь невозможно нравиться всем.
– Ты прав, не у всех есть вкус.
* * *
В зале витал дух авантюры, легких денег и случайных связей.
Кроме косметики и духов на Элле не было почти ничего, только полупрозрачное платье, сквозь его ткань за игрой наблюдала молодая грудь. Зоркие соски были во всевнимании. Магнитики, которые притягивали взгляды мужчин, ловили их и уже не отпускали. Пленники то и дело возвращались за новой порцией наслаждений, в какой бы супружеской завязке ни состояли.
У Эллы был свой джокер. Ее победно отличало от остальных игроков то, что она не боялась проиграть.
Элла умела подбирать наряды так, что казалось, не Элла следовала моде, а мода равнялась на Эллу. Она сама популярность, сама элегантность, а игральные карты в ее руках становились только азартнее. Элла казалась доступной и легкой, как шампанское в поданном ей бокале, но она никогда не была простой.
За столом сидело шесть человек, остальные стояли вторым рядом, все следили за сценой, где разыгрывали драму фишки. Веня замер за спиной Эллы. Он почти не смотрел на стол, он любовался, ему нравилось наблюдать за ее эмоциями. Ему нравился аромат духов, смешанный с запахом ее пота, потому что сейчас она волновалась за шарик, который искал свое место в рулетке. Эти духи Веня привез из Франции, Mon Boudoir Houbigant, как легкий поворот головы, который мог свести с ума кого угодно. Запах ванили, моря и молодости отдавал сладостью, в этом запахе жила дикая страсть, шелковая прохлада и мягкий мех. Элла любила его носить. Она пахла его мечтами, хотя запах ее пота возбуждал влюбленного поэта не меньше.
– Может, выпустить духи под названием «Элла»?
– И чем они будут пахнуть?
– Тобой.
– Любовью, деньгами и развратом?
– Деньги не пахнут.
– Ты так думаешь? Посмотри на эти лица вокруг, разве ты не видишь, что кроется под их макияжем спокойствия?
– Нет, я вижу только тебя. Я смотрю только на тебя.
– Делайте ваши ставки, господа.
– А почему не товарищи?
– Товарищи должны приходить на помощь друг другу. Эти люди никогда не смогут стать товарищами.
– Элла, ставь все на красное!
– Ты уверен?
– Ну конечно, а ты сомневаешься?
– Знаешь, что становится с красным, когда он остывает?
– Что?
– Он становится фиолетовым. И тогда ему уже до лампочки, кто ты и как тебя зовут.
– Не волнуйся, я же люблю тебя.
– А если мы проиграем?
– Я напишу много новых стихов. Ты их сможешь продать.
– Я до сих пор не понимаю, как можно продавать стихи, кто эти люди, которые платят за них деньги? Это же просто слова!
– Так ведь все продают слова, весь мир только и делает, что продает слова.
– Ну, подожди с философией, к примеру, гончар, он сделал чашку, продал, но из нее можно пить. А купил ты слово, даже стихотворение, и что с ним делать? Только не говори мне, что это для души, духовная пища, я в эту чушь не верю. У стихов нет ни запаха, ни вкуса.
– Не надо так громко, Элла, все услышат и перестанут слушать стихи.
– Разве я не права?
– Конечно, права, если даже не права, я сделаю тебя правой, зачем мне левая женщина.
– Ты же сам писал:
я вам в уши вдую
чем вы сами боитесь отравиться
правду, откусите ее простую
исказите гримасой не личики
а скорее рыльца
надорвавшись смехом предсмертным
осталось всего ничего
откажитесь хоть раз от десерта
оправдав что-то горькое но свое
посмотрев на себя а не в зеркало
почистив не зубы а мысли
разве вы не замечаете как померкли
и жизнь превратили в убийство
как облысели фантазии
на фоне великолепия
замазывая, замазывая
морщинки тональным кремом.
– Неужели ты выучила мое стихотворение, глазам своим не верю.
– Верь ушам. Девушки всегда так делают.
– Ставки сделаны, ставок больше нет, – запустил крупье шарик по кругу рулетки. Все зачарованно следили за его галопом.
За столом сидели разлапистые, словно древние лиственницы, две старухи, в гирляндах камней. Их большие разбитые ревматизмом пальцы перебирали фишки. Рядом прозрачный подросток-саженец поставил на красное, он зеленый до этого ставил все время на черное и проигрывал