Девочка-служанка вскочила на ноги, насобирала листьев, веток, сосновых шишек и напустила дыму в разрушенном очаге для котла со священным кипятком [127].
Резво разгоревшееся, поднимающееся к небу пламя осветило все вокруг до последнего уголка. Юноша в страхе напялил на лицо свою соломенную шляпу и прикинулся спящим. «Что же будет со мной?» – думал он, и сердце его обмирало.
Бог приказал: «Поскорее подогрейте саке!» Заяц и обезьяна [128], пошатываясь от тяжести, уже несли на коромысле большой сосуд с вином. «Быстрее!» – торопил их бог, а они: «У нас плечи слабые!» Но всё исполнили. Девчонка-лиса тем временем готовила угощение: почтительно поставила перед богом на поднос семь больших чарок из грубо обожженной глины, одну на другую. Белая лисица-госпожа разливала саке и подносила гостям. Служанка, подвязав лозой рукава одежд, хлопотала у огня и подогревала закуски. Лисица-госпожа сняла с подноса верхние четыре чарки, а пятую подала божеству, наполнив до краев. Бог пил чарку за чаркой, приговаривая: «Вкусно, вкусно!» Подвижнику-ямабуси бог сказал: «Ты сегодня почетный гость!» – и поднес ему вино.
Так они пировали, и тут бог заявил:
– Позовите-ка молодого человека, который устроил себе изголовье из корневища сосны и притворяется спящим, скажите, что я хочу с ним выпить.
«Извольте откушать!» – окликнула юношу лисица-госпожа, и он выполз из своего логова не живой и не мертвый. Бог подал ему четвертую из стопки стоящих на подносе чарок и велел: «Пей!» Как тут не выпьешь?! Хоть юноша и не был любителем бражничать, чарку осушил.
– Отрежьте ему мяса или дайте рыбы, что он больше любит, – распорядился бог и продолжал: – Так ты идешь в Киото, чтобы учиться слагать стихи? Ты опоздал! Лет четыреста или пятьсот назад там еще были люди, достойные называться учителями. Но во времена смут ни к чему наука о том, как писать стихи. Люди высокородные лишились земель, с которых они кормились, и, обнищав, сделали своим ремеслом обман: будто бы в их семьях передаются тайные традиции тех или иных искусств. Поддавшись этому обману, богатые горожане и храбрые самураи осыпают их дарами в благодарность за уроки, а в результате остаются в дураках. Все изящные искусства – это забавы благородных людей в часы досуга, какие уж там тайные традиции. Всегда есть отличия между людьми способными и ни к чему не годными, и пусть даже отец умен, сын вовсе не обязательно сумеет усвоить его познания. Более того, склонность писать книги и слагать стихи рождается в сердце самого человека, разве этому можно научить? Вначале всегда обращаются к учителю, но на этом пути так делают лишь первые шаги. А чтобы идти дальше, нет иного способа, кроме как продвигаться по зарубкам, которые намечаешь себе сам. Говорят, что люди из восточных провинций храбрые, но неотесанные, прямодушные, но неумные, а кто кажется умным, те хитры, положиться на них нельзя. И все же я советую тебе вернуться в твои восточные края, поискать какого-нибудь живущего в безвестности хорошего учителя и следовать его наставлениям, сверяясь со своим сердцем. Только если будешь думать сам, создашь что-то свое. А теперь пей вино, ночь холодная…
Из-за храмового строения вышел какой-то монах:
– Заповедь не пить вина легко нарушить и легко получить отпущение. Нынче ночью и я выпью чарочку. – Он уселся, скрестив ноги, слева от бога.
У него было круглое, широкое лицо с четкими линиями глаз и носа. Он положил бывший при нем большой мешок по правую руку: «Ну, несите чарку!» Лисица-госпожа подала ему саке и, взяв в руки веер, запела: «Жемчуг из чужих краев, жемчуг из чужих краев» [129]. Голос у нее был нежный, женственный, но от этого, наоборот, становилось не по себе. Монах сказал ей: «Хоть ты и прикрываешься веером, но пушистый длинный хвост вон он – неужели и тебя кто-то хватает за рукав?»
Монах подал юноше чарку с такими словами:
– Молодой человек, послушай советов божества, поскорее возвращайся домой! В горах и долинах полно разбойников, путь будет непростым. То, что тебе удалось прийти сюда, – чудо, все равно что увидеть цветок удумбара [130]. Отшельник как раз направляется из столицы на восток с поручением к Властелину – уцепишься за его подол и мигом доберешься домой. Если живы родители, нельзя пускаться в дальний путь [131] – про эту заповедь должны бы знать и люди восточных провинций… А рыба ваша уж очень пахнет! – С этими словами монах достал из мешка большую высохшую жесткую редьку и впился в нее зубами, состроив грозную гримасу на своем младенческом лице.
Юноша радостно отозвался:
– Все здесь в один голос не одобрили мою задумку идти в столицу, поэтому хоть и собирался, теперь не пойду. По вашему совету буду постигать поэзию, читая книги. Я всего лишь рыбак из Коёроги, но я узрел вехи на пути, которым хочу следовать!
Они еще не раз обменялись чарками, пока кто-то не сказал: «Уже светает!» Тут изрядно захмелевший жрец вскочил, схватил свое копье и заголосил молитвы. Смешно, ведь старик, весь в морщинах!
– Ну, нам пора прощаться, – сказал горный отшельник. Подхватив свой посох с железным навершием, он кивнул юноше: «Будешь держаться за меня!»
Бог взялся за веер и взмахнул им: «Раз уж здесь Итимокурэн [132], он в стороне не останется!» – и тут же юношу подбросило в воздух. Обезьяна и заяц расхохотались и захлопали в ладоши. Отшельник подождал, пока юноша оказался на уровне верхушек деревьев, в воздухе подхватил его в охапку, зажал под мышкой, и они улетели.
Буддийский монах тоже рассмеялся: «Парень был хорош!» Он забросил за спину свой мешок, нацепил невысокие деревянные сандалии и, пошатываясь, встал с места – вид его был совсем как на картинках [133].
Жрец и монах – существа человеческой природы. Но эти люди, даже якшаясь с духами и оборотнями, не поддавались их чарам и сами не насылали колдовства на других. Они потом жили долго, пока волосы не стали совсем седыми. А в этот раз они с рассветом вернулись в свои обиталища под сенью леса. Лисице-госпоже и ее служанке жрец сказал: «А вы еще побудьте» – и удалился в их сопровождении.
Жрец записал все, что случилось той ночью. Он дожил до ста лет и каждый день упражнял руку в каллиграфии. Буквы его были черны и на бумаге