Наутро он позвал слуг и приказал им копать землю в том месте. Углубившись в землю на три сяку, слуги наткнулись на еще один большой камень; когда они подняли его, обнаружился гроб, прикрытый каменной крышкой. Хозяин велел снять крышку и заглянуть внутрь: в гробу лежало пречудное существо. В руках у него был молитвенный колокольчик, время от времени издававший негромкий звон. Существо сие, с длинными, до колен, волосами, лишь отдаленно походило на человека, гораздо более напоминая вяленую кету, пожалуй только чрезмерно иссохшую.
Вытаскивая из гроба это загадочное существо, слуги заметили:
– Он весь усох, но дурного запаха вроде бы нет…
Существо продолжало звонить в колокольчик и тогда, когда его вынимали из гроба.
– Ах, это в учении Будды именуют молитвенной отрешенностью! – воскликнул хозяин. – Видно, монах сей возжаждал обрести блаженство на Небесах. Род наш живет в здешних местах на протяжении десяти поколений, выходит, этого человека закопали гораздо раньше! Хотелось бы знать, достигла ли его душа нирваны, когда тело покоилось в земле? Взгляните, как он усердно звонит в колокольчик. Попытаемся вернуть его к жизни!
Монаха перенесли в дом. «Глядите, глядите! Он хватает зубами миску!» – заметил кто-то. Монаха накрыли ватными одеялами и стали вливать ему в рот подогретую воду. Вскоре он уже мог глотать.
Присутствовавшие при этом женщины и дети в страхе разбежались кто куда, но хозяин не оставлял монаха своими заботами, и матери его тоже пришлось подносить воду, всякий раз творя молитву Будде.
Так прошло пятьдесят дней, и наконец иссохшая кожа увлажнилась, в члены возвратилось живое тепло.
«Превосходно!» – воскликнул хозяин и стал еще пристальней наблюдать за возрождением монаха. Наконец тот раскрыл глаза, хотя явно не понимал, что происходит вокруг. Тогда ему поднесли рисового отвару и жидкую кашицу; монах высунул язык и лизнул пищу, как самый обычный человек. И вот кожа и мышцы его обрели упругость, ноги и руки задвигались, к нему вернулся слух. Ему дали старое нуноко [103], и он с благодарностью принял его, словно бесценный дар. Он радовался всему. Он стал есть обычную пищу. Поскольку прежде он был служителем Будды, рыбы ему не предлагали [104]. Однако ему, несомненно, хотелось ее попробовать, и когда его угостили, он тотчас же обглодал рыбину до костей.
Зная, что он возвратился с того света, люди задавали ему разные вопросы, однако он отвечал: «Я ничего не помню». – «Неужели ты забыл даже то, что был под землей? Как звали тебя в монашестве?» – вопрошали его, но он твердил: «Не знаю я, ничего не знаю».
Итак, монах оказался существом бестолковым, и ему поручали лишь черную работу: чистить сад, носить воду, но он безропотно брался за любое дело и выполнял его с усердием.
…Сие лишало учение Будды всякого смысла. Монах, по всей вероятности, пролежал под землей, названивая в колокольчик, не одно столетие. Однако чуда не произошло; мало того – от былого служителя Будды остались прежними только старые кости – что за нелепость!
Поглядев на все это, мать молодого хозяина сказала себе: «Сколько лет я веровала в загробную жизнь и понапрасну тратила деньги родного сына на пожертвования храмам! Не по той тропинке я шла, видно, сбили меня с дороги оборотни, лисы да барсуки». И стала искать советов относительно жизни у своего ученого сына. Теперь она даже близко не подходила к храмам, делая исключение лишь для посещения могил предков в годовщину смерти, но зато полюбила совершать прогулки рука об руку с внуками и невесткой. Она радовалась жизни. Она стала ласковей к домочадцам, внимательней к слугам и даже одаривала их время от времени вещами и деньгами. Она снискала уважение близких и сама обрела вожделенный покой. «Я теперь и думать забыла о служении Будде, о возрождении в Раю. Как прекрасно жить со спокойным сердцем!» – повторяла она.
Что до монаха, то он частенько впадал в гнев: глаза его метали молнии, и он начинал злобствовать и поносить всех и вся [105]. Поскольку ему удалось достичь отрешенности, в деревне монаха прозвали Просветленным Дзёсукэ [106]. Пять лет прожил Дзёсукэ в деревне, а потом женился на одной бедной вдове. Правда, никто – даже сам он – не смог бы сказать, сколько ему исполнилось лет, однако это, похоже, никак не сказалось на его супружеских достоинствах.
«Теперь-то мы знаем, что бывает с тем, кто достиг Просветленности!» – смеялись в деревне. Слухи о Дзёсукэ распространялись от деревни к деревне и дошли до монахов местного храма. Они пришли в негодование. «Это ложь!» – с презрением восклицали монахи и сочиняли проповеди, объяснявшие случай с Дзёсукэ, однако теперь уже мало находилось охотников внимать их речам.
Мать старосты той деревни, дожив до восьмидесяти лет, занемогла и, лежа на смертном одре, призвала к себе лекаря.
– Чувствую, что конец мой близок, – сказала она, – хотя и не знаю, когда именно я умру. Да я и не протянула бы до сегодняшнего дня, если бы не лекарства, которые вы мне даете. Вы были добры к нам много лет. Прошу вас и впредь, пока позволяет здоровье, не оставлять заботами нашу семью. Моему сыну уже почти шестьдесят, однако разумом своим он еще совершеннейшее дитя, и это меня очень тревожит. Наставляйте его хотя бы изредка на путь истинный, чтобы он не допустил упадка нашего дома!
Услыхав эти речи, ее сын – деревенский староста – возразил:
– Голова моя убелена сединами, а вы изволите говорить, что я – неразумный младенец. Я вам очень признателен, матушка, что вы за меня беспокоитесь, и сделаю все, чтобы исполнить свой долг по отношению к нашему дому. Единственное, о чем я мечтаю, это чтобы вы со спокойной душой встретили смертный час, повторяя «Наму Амида Буцу»! [107]
– Нет, вы только послушайте, что он говорит! – рассердилась мать. – Ну разве он не дурак? Я не верю ни капельки в то, что смогу возродиться в Чистой земле, даже если буду твердить как заведенная «Наму Амида Буцу»! А что, если мне суждено возродиться в