Такие удачные участки для первичных обследований попадались нечасто. В отличие от Самарги, где нам приходилось долго добираться до замерзшей реки, а потом перемещаться по ней, тут мы просто шагали лесной дорогой параллельно руслу реки, останавливаясь, чтобы послушать, не раздастся ли где характерный крик. Приближаться к реке не требовалось, более того, мы старались этого не делать, поскольку шум водного потока заглушил бы все остальные звуки. Джон высадил нас с Толей у моста, а сам проехал еще пять километров вверх по течению Туньши. Мы договорились, что встретимся у развилки через 45 минут после наступления сумерек. На мне были камуфляжная куртка и штаны, которые я надевал скорее для того, чтобы сливаться с местным населением, чем с природой. Я пошел по дороге в одну сторону, а Толя – в другую. Я проверил карман, чтобы убедиться, что сигнальный факел на месте. Я носил его для защиты: стояла весна и медведи уже вышли из берлог. Мне как иностранцу запрещалось носить огнестрельное оружие, а найти в магазинах спрей от медведей было практически невозможно. Сигнальные же факелы, предназначенные для терпящих бедствие моряков, продавались во Владивостоке свободно. Дернешь шнур, и в небо с оглушительным шумом взметнется метровая струя огня и дыма, которая продержится еще несколько минут. В большинстве случаев такого шокирующего приема хватало, чтобы отпугнуть не в меру любопытного медведя или тигра. Если и это не помогало, факел легко превращался в оружие. Джон Гудрич однажды воспользовался им подобным образом: когда тигр повалил его на спину и вцепился зубами ему в руку, Джон второй рукой вонзил огненный кинжал животному в бок. Тигр убежал, а Джон остался цел.
Пройдя метров пятьсот, я услышал дуэт. Он эхом повторялся где-то далеко, выше по реке – четыре совиных крика примерно в двух километрах от меня. Мне еще ни разу не доводилось слышать их токования так близко и так отчетливо. Я остановился как вкопанный. Некоторые лесные звуки – рев оленя, выстрел и даже птичья трель – такие звонкие, что сразу обращаешь внимание. Дуэт рыбного филина – совсем другое дело. Хрипловатый, низкий, органичный зов пульсировал в воздухе, терялся в чаще скрипучих деревьев, петлял вслед за бурной рекой. Это был голос древнего обитателя этих лесов.
Один из самых надежных способов определить {63} точное местоположение источника звука – триангуляция, простой прием, для которого требуется совсем немного данных и время, чтобы их собрать. Для этого мне нужен был навигатор, чтобы сохранить координаты точки, в которой я услышал крик филина, компас, чтобы определить направление, откуда он доносится (иными словами, запеленговать его), и время, чтобы собрать несколько таких пеленгов, пока филины не перестанут кричать или не перелетят в другое место. Позже мне предстояло перенести координаты перемещений с навигатора на карту и провести через каждую точку прямую, которая соответствует пеленгу. Место, где токует филин, окажется на пересечении этих линий. В целом считается, что трех пеленгов уже достаточно, так как искомая точка располагается в треугольной области на месте их пересечения (отсюда и триангуляция).
Приходилось действовать быстро: токующие филины часто начинают свой дуэт у гнезда, но вскоре улетают оттуда на охоту. Если бы мне удалось собрать три пеленга, то у меня появился бы неплохой шанс найти гнездовое дерево. Я быстро сделал первый замер, сохранил на навигаторе свои координаты и рванул вперед. Через несколько сотен метров я остановился, перевел дыхание и прислушался. Еще один дуэт. Я снова определил направление по компасу, в очередной раз сохранил координаты на навигаторе и понесся дальше. Когда я добежал до третьей позиции, птицы смолкли. Я ждал, напрягая слух, но лес стих. И тут наконец до меня дошло: я столько времени прожил в Тернее рядом с рыбными филинами и ни разу не заметил их присутствия, пока не очутился за городом в сумерках и при удачных погодных условиях. Звуки накладываются один на другой, и я мог не заметить дуэт при малейшем ветре или разговоре по соседству.
Я радовался полученным замерам. Если они окажутся достаточно точными, то приведут меня к гнездовому дереву. Я подождал еще немного, но новых криков так и не услышал, поэтому повернул назад и зашагал по темной дороге, шурша гравием и радуясь находке. Лица Толи и Джона тоже светились улыбками: они оба слышали филинов. Судя по Толиному рассказу, мы с ним обнаружили одну и ту же пару птиц с реки Серебрянки, а вот Джон слышал совсем других филинов: дуэт доносился с противоположной стороны. Всего за час мой список животных для исследования увеличился с нуля до четырех. Но больше всего обнадеживало то, что мы слышали пары, а не отдельных птиц. Одинокая птица может случайно залететь на территорию, а пары живут на ней постоянно. У нас появились первые кандидаты на участие в запланированном на будущий год исследовании.
Ночью я нанес пеленги на карту, а затем ввел координаты их пересечения в навигатор. На следующее утро мы с Толей поехали по пыльной, изъеденной выбоинами дороге назад к реке Серебрянке, в то место, куда указывала серая стрелка на моем навигаторе. Вскоре путь нам преградила широкая бурная река, до которой мы не добрались накануне. Крики филинов, скорее всего, доносились с противоположного берега. Мы втиснулись в болотные сапоги и направились к главному руслу Серебрянки, ширина которого составляла около 30 метров. Выше и ниже по течению глубина реки не позволила бы нам пересечь ее вброд, но здесь было мелко – местами по колено, местами по пояс, – и прозрачный поток бежал по ровным, размером с кулак голышам и камешкам поменьше.
Неглубокие реки Приморья способны обмануть неискушенного путешественника кажущейся легкостью переправы. На самом деле Серебрянка, Самарга и другие водные артерии побережья порой таят в себе опасность. Мы с трудом двигались наперерез стремительному потоку, который норовил стащить нас с переката. Стоило немного замешкаться, обдумывая следующий шаг, как камни начинали уходить из-под ног. Когда мы перебрались на другой берег, то увидели перед собой сеть узких проток, которая разбивала пространство поймы на множество островков с пышными чащами вековых сосен, тополей, вязов и занавесами плакучих ив, окаймлявших топкие берега. Навигатор привел нас на самый крупный из островов, окруженный тихой заводью, напоминающей скорее болото, чем поток. На пригорке возвышалась роща исполинских тополей, которые поднимались над низкой порослью, заслонившей гниющие останки павших под натиском ветра собратьев. Я переводил бинокль с одного чернеющего дупла на другое: потенциальных гнезд здесь было не сосчитать. В самой гуще долговязых деревьев стояла грациозная сосна – красавица в окружении застенчивых поклонников. Воплощение силы и здоровья, с ярко-оранжевой корой на крепком стволе, который убегал ввысь, теряясь в зеленой шапке ветвей. И там я увидел зацепившееся за сук перо рыбного филина, которое чуть заметно трепетало на ветру.
Я подал Толе знак, и мы, как завороженные, направились к сосне. Хотя густые ветви дерева хорошо защищали его основание от осадков, под ним все же виднелась какая-то субстанция, сливающаяся с окружающим тающим снегом. Это был довольно толстый известковый ковер птичьего помета с вкраплениями костей, оставшихся от съеденной жертвы. Мы обнаружили настоящий насест самца. Рыбные филины любят отдыхать на хвойных деревьях вроде сосны, которые обеспечивают им тень во время дневного сна и защиту от ветра, снега и докучливого внимания задиристых ворон. Я сразу заметил, что у рыбных филинов специфические погадки: они не похожи на серые продолговатые катышки отрыжки, которые оставляют другие совы. Поскольку большинство видов совиных питается млекопитающими, их погадки состоят из косточек, заключенных в тугой кокон