– Всё, что есть, – извиняющимся тоном говорит мясник, ладони о перепачканный фартук вытирает.
Леди Тортон заглянула в стеклянную витрину и на меня косится.
– Ты случайно не знаешь, как готовить печень? – спрашивает.
Я головой покачала.
– Сьюзан, наверно, знает, – говорю. Печень я, честно сказать, не любила – какая-то она мутная.
Леди Тортон гримасу скривила.
– Я ей обещала, что сегодня готовим мы с тобой.
– Я могу голяшку приготовить, – говорю.
– Вот как? – вскинула она брови. Плечами пожала и добавляет: – Мне вообще в голову не приходило, что голяшка тоже съедобная.
– Говяжьей голяшки на шиллинг, пожалуйста, – говорю мяснику.
– Целую или порубить, как мама берёт? – спрашивает мясник.
– Сьюзан мне не мама.
– Ладно. Целую или порубить, как обычно?
Леди Тортон стоит, за сценой с интересом наблюдает.
– Порубить, – говорю твёрдо.
Дома леди Тортон внимательно проследила, как я подрумяниваю голяшку на остатках смальца; потом она нарезала морковку, я – сельдерей и лук. Затем я положила мясо в казан с водой, добавила овощи, посолила, поперчила, подсыпала специй и всякого такого, накрыла крышкой и сунула в духовку на медленный огонь.
– И всё? – спрашивает леди Тортон.
– Оно часа два готовиться будет, – говорю. – Так что хорошо бы ещё картошку поставить и ещё, может, яблоки.
Во время войны заводить печку только ради одного блюда считалось расточительством, потому что увеличивало расход топлива.
Мы нашли, что ещё запечь, и сунули в духовку к говядине.
– Теперь что? – опять спрашивает леди Тортон.
– Теперь мне пора на работу к Фреду. – Как она со мной туда потащится, представить было уже совсем сложно.
Ей, очевидно, тоже.
– Мне там надо закончить кое-какие дела с документами по части Добровольческой службы, – говорит. – Духовку мы так можем оставить?
Я кивнула.
– Что ж, в целом несложно. – И лицо в улыбке растягивает.
Видно, конечно, что с усилием. То есть на самом деле притворяется. Но мне понравилось, что она готова притвориться.
Когда я уже натягивала пальто, в дом заходит Рут.
– Ты куда? – спрашивает.
– На конюшни. Работать пора.
– Можно мне тоже?
Я на леди Тортон оборачиваюсь – та губы поджала.
– Нельзя, – говорю.
Голяшка это самый дешёвый сорт мяса, какой только можно сыскать, но если правильно её приготовить, то блюдо из неё получается – пальчики оближешь. Когда я вернулась с конюшен, в доме витал чудесный аромат чабреца и специй. Я достала остатки овсянки, что там недоели на завтрак, скатала из неё шарики и побросала в мясной навар. Как и я хотела, шарики набухли и превратились в нечто вроде галушек. Как раз в тот момент, как я заканчивала с ними возиться, на кухню вышла леди Тортон.
– Почему ты меня не позвала? – спрашивает она. – Я бы тоже поучаствовала.
А мне даже в голову не пришло. Настолько не привыкла видеть леди Тортон на кухне. Тут она говорит несколько извиняющимся тоном:
– Ты знаешь, меня ведь учить готовить и не собирались. Когда я росла, ещё до первой войны, считалось, что девочки моего круга будут пользоваться услугами кухарок.
Я ничего не ответила. А что отвечать? Пожалеть её? Меня бы она, во всяком случае, в кухарки не наняла. И никого из наших девчонок не наняла бы, кто с нами жил до войны в нищих лондонских трущобах. Я к духовке наклонилась и картофелины по одной вынимаю через полотенце.
Леди Тортон продолжает:
– А у вас в семье, наверно, часто голяшку готовили.
– У нас, – говорю, – о голяшке и не мечтали. Нам не каждую неделю кусок бекона перепадал, и то была радость.
– Ада, – резко вскинулась леди Тортон, – я вообще-то серьёзно.
Тут уж я выпрямилась. Прямо в глаза ей посмотрела и спрашиваю:
– А вы думаете, я пошутила?
Никогда я ещё не видела, чтобы ей было так откровенно неловко. Долго молчала, потом наконец говорит:
– А у остальных там, где ты жила… у них тоже так было?
Я только плечами пожала.
– Кто знает. Наверно. У большинства, правда, отцы работали, но на них и ртов больше висело. Во всяком случае Джейми у нас не самый худой был. – Самый грязный – это может быть, но не худой.
Я картофелины разрезала, по тарелкам разложила. Леди Тортон встала и давай картошку говяжьим отваром поливать.
– А ты? – спрашивает. – Тебе жилось хуже, чем Джейми?
Даже сейчас, просто вспоминая об этом, захотелось уйти подальше в свои мысли.
– Я сидела в комнате всё время. Меня не выпускали.
Леди Тортон замерла ненадолго с ложкой в руках. Густой отвар – кап! – на тарелку.
– Сьюзан мне говорила как-то раз. Я ей тогда не поверила.
Мне Сьюзан всегда верила, когда я рассказывала про маму.
– Мне просто не верилось, что бывают такие матери, – говорит леди Тортон. – Равнодушные, да. Мне встречались такие, сухие. У меня самой мать была такая, ко мне достаточно прохладно относилась. Но чтобы злые – такого никогда не видела. То, что ты описываешь, это зло.
– Сьюзан сказала, что она была просто недееспособной.
– Именно так, – кивает леди Тортон.
За ужином, пока мы ели блюдо из говяжьей голяшки, леди Тортон довольно учтиво обратилась к Рут с вопросом, как у неё успехи в учёбе. Рут проглотила, что было во рту, и ответила в равной степени учтиво. Позже, уже моя посуду, я услышала, как Сьюзан благодарит леди Тортон за ужин.
– Не меня надо благодарить, – ответила та. – Я только начинаю осознавать, сколько же всего я ещё не знаю.
Глава 28
Стараться леди Тортон стала больше, но до конца не оттаяла. Письма Рут она с тех пор не вскрывала, однако всякий раз спрашивала, от кого они. Думаю, если бы она понимала по-немецки, обязательно бы их читала.
– Да они только от мамы и папы, – отвечала Рут. – Причём маму и так проверяет цензура, я же рассказывала. Вам нечего бояться.
– Я спрашиваю исключительно из предусмотрительности, – возразила леди Тортон. – Ничего я не боюсь.
Рут бросила на меня быстрый взгляд. Я ухмыльнулась. Конечно, боится, это видно.
В принципе опасаться немцев было логично. С другой стороны, уж если бы в планы Рут и входило прирезать нас всех во сне, она бы уже давно это сделала.
Где-то неделю спустя мы сидели с Рут за столом и занимались. Внезапно слышим – стук в дверь. Рут поднялась с места.
– Добрый день! – раздаётся из-за двери знакомый голос.
Я – пулей к двери…
– Джонатан!
– Ада!
И в комнату входит он, Джонатан,