Я всё ещё был рядом, уклоняясь от его хаотичных ударов. Его взгляд, полный ненависти, нашёл меня. Он видел во мне причину своего поражения. Последним отчаянным движением он обрушил на меня всю свою оставшуюся мощь. Его когтистая лапа, способная рвать сталь, прошла в сантиметре от моего лица, я почувствовал ледяной холод пронёсшейся мимо смерти.
— Проблеск!
Короткий, почти инстинктивный рывок. Я не переместился далеко — всего на метр, прямо в мёртвую зону под его занесённой лапой. Прямо перед светящейся, пульсирующей раной на его груди. Вложив в удар всё, что у меня осталось, я всадил свой меч по самую гарду в оранжевое сердце этого кошмара.
Раздался оглушительный, мокрый треск, будто лопнуло что-то огромное внутри самой твари. Свет на её груди вспыхнул в последний раз и погас.
Демон замер. Его огромное тело дёрнулось в последней конвульсии, а потом, как подкошенное, тяжело рухнуло на пол, сотрясая подземелье.
Тварь рухнула, и вместе с ней рухнул и грохот боя. Наступила тишина.
Густая, вязкая, почти физически ощутимая. Она давила на уши, и в ней, как в вакууме, проступили другие звуки. Тяжёлое, рваное, хриплое дыхание десятка выживших. Чей-то сдавленный кашель, переходящий в стон. Тихий звон, с которым опустевшая склянка регенератора ударилась о каменный пол. Воздух был густым коктейлем из запахов, горячего металла, крови и едкой вони ихора.
Ноги подкосились, и я, шатаясь, опёрся на свой меч, вонзив его в пропитанный кровью пол. Руки дрожали так, что я едва мог удержать рукоять. Адреналин, гнавший меня вперёд, испарился, оставив после себя лишь гулкую, свинцовую пустоту.
Я обвёл взглядом подвал. Картина была жуткой. Из пятнадцати, что спустились сюда за нами, на ногах держались от силы человек восемь. Четверо погибли от магии твари, не оставив даже тел. Ещё один лежал у самых лап твари, его тело было неестественно вывернуто. Остальные были ранены. Кто-то сидел, привалившись к стене и зажимая рану, кто-то лежал без сознания, и над ним уже склонились товарищи. Победа. Кровавая, вырванная зубами победа.
Хриплый, надтреснутый голос Кайла в рации вырвал меня из оцепенения. Он говорил тихо, но в наступившей тишине его слышал каждый.
— Всем группам, доложить о потерях. Раненым — немедленно использовать регенераторы. Забрать тела павших. Мы уходим.
Приказ подействовал, как удар тока. Оцепенение спало. Началась мрачная, молчаливая, привычная для нас работа. Никто не кричал, никто не суетился. Каждый знал, что делать.
Я увидел, как один из капитанов, сам пошатываясь, вливает зелье в горло своему контуженному бойцу. Гром подошёл к другому раненому и легко, как ребёнка, поднял его на руки. Двое охотников из другого отряда подошли павшему, бережно закрыли ему глава.
Это была наша работа. Не только убивать тварей. Но и забирать своих с поля боя.
Кайл кивнул.
— Поднимаемся.
Слов больше не было. Да они и не требовались. В подвале воцарилась тишина взаимопомощи — суровая, молчаливая рутина.
Процессия двинулась к развороченной лестнице. Это не было триумфальное шествие победителей. Это был подъём из могилы. Медленный, тяжёлый, каждый шаг отдавался болью в израненных телах и гулким эхом в опустевшем подземелье.
Я сам, чувствуя, как гудит каждая мышца, подошёл к молодому магу, который сидел на ступенях, тупо уставившись в стену. Его лицо было бледным, а глаза — пустыми от контузии.
— Давай, вставай, — прохрипел я, подхватывая его под руку. Он обмяк, и я почти взвалил его на себя. Его вес казался неподъёмным, но я упрямо, ступенька за ступенькой, тащил нас обоих наверх, к выходу из этого ада.
Никто не смотрел друг на друга. Каждый взгляд был устремлён либо под ноги, чтобы не оступиться на обломках, либо в спину идущего впереди. Мы были не героями. Мы были санитарами на своей собственной войне, выносящими с поля боя то, что от нас осталось — живых и мёртвых.
Последняя ступенька. Мы вышли из темноты подвала в главный холл, и я замер. Если подвал был адом, то здесь был его предбанник.
Холл был разрушен. Мраморный пол, был расколот и залит густой смесью крови и чёрного ихора. Дорогая резная мебель, которую я мельком заметил на входе, превратилась в груду дымящихся щепок. Стены, покрытые шёлковыми обоями, были исполосованы глубокими следами от когтей и опалены вспышками заклинаний. В воздухе висел густой, удушливый смрад.
Повсюду лежали тела. Уродливые, дымящиеся останки демонов перемежались с фигурами в форме бойцов ИСБ. Они застыли в неестественных позах яростной, но проигранной схватки: один пытался перезарядить автомат, другой — вонзить нож в горло твари, которая успела разорвать его самого.
Среди этого хаоса двигались мы. Наша победа в подвале была лишь частью общей картины. И картина эта была чудовищной.
У лестницы, ведущей на второй этаж сидел на полу охотник, уронив голову на руки. Его спина была одной сплошной раной, и его товарищ, матерясь сквозь зубы, поливал её из флакона с регенерирующим зельем, отчего плоть шипела и дымилась.
Чуть дальше двое силой удерживали своего бойца, находящегося без сознания, и вливали ему в горло ярко-алое зелье, пытаясь вернуть его с того света.
А у разбитого фонтана стояла молчаливая группа из трёх охотников. Они просто смотрели на тело, бережно накрытое плащом. Тело их капитана.
Победа… Какая, к чёрту, победа? Я смотрел на этот зал, на мёртвых, на раненых, на выживших с пустыми глазами, и видел настоящую цену. Никакого триумфа. Никакой славы. Только смерть, боль и те, кто будет нести это в себе до конца своих дней.
Вот она, наша работа. Кровавая, грязная, без аплодисментов.
Лицо Кайла превратилось в каменную маску. В его глазах не было ни усталости, ни боли — только холодная, выжженная дотла пустота.
— На выход, — тихо, но так, что его услышал каждый, приказал он. — Выносим раненых.
Мрачная, окровавленная процессия двинулась через разгромленный холл. Мы вышли из разорённого особняка на улицу, в холодный, влажный предрассветный туман. И замерли.
На парадном крыльце, залитом ледяным светом прожекторов штабных машин, нас ждали. Полковник ИСБ. Но он был не один. За его спиной и по бокам от него, в безупречном боевом построении, застыли два десятка бойцов спецназа. Стена из чёрной брони