Он подошел вплотную, и медленно поднес белый камень к моей груди.
В тот момент, когда белый камень коснулся моей кожи, я ожидал огня, но получил нечто худшее. Это не был ожог. Боль родилась глубоко внутри. Ощущение, будто мою внутреннюю пустоту, мою суть, схватили ледяной рукой и начали сжимать в тисках. Я задохнулся, перед глазами на мгновение все побелело от внутреннего давления. Это длилось лишь несколько секунд, но эти секунды были вечностью.
И вдруг… все прекратилось.
Сжимающая боль не просто исчезла — ее сменило нечто противоположное. Из точки, где камень касался моей груди, начало разливаться тепло. Не обжигающее, а приятное, живительное. Оно волной прошло по всему телу, прогоняя холод подземелья, унимая боль в плечах и заживляя ноющий висок. Усталость, висевшая на мне свинцом, начала отступать.
А затем тепло превратилось в силу. Это был чистый поток, который хлынул в меня прямо. Моя внутренняя «пустота» перестала быть пустотой.
Я с удивлением открыл глаза и посмотрел на Валаама. Его лицо было бледным, на нем застыло выражение полного недоумения. Он смотрел на свою руку, на камень, который он все еще прижимал к моей груди.
И я увидел то же, что и он.
Молочно-белый камень, который до этого, казалось, излучал внутренний свет, начал тускнеть. Его свет, его сила, на глазах перетекала в меня. Он становился серым и безжизненным, как обычная галька.
— Что?.. — прошипел инквизитор.
С громким шипением он отдернул руку, словно коснулся раскаленной печи. Камень выпал из его пальцев и с глухим стуком ударился о пол. Валаам смотрел то на свою покрасневшую ладонь, то на меня, и в его глазах впервые за все время я увидел не праведный гнев, а страх. Чистый, первобытный страх перед неизвестным.
— Невозможно… — прошептал он. — Он должен был испепелить твою скверну, а не… питаться ею.
Пару мгновений была тишина и он и я пытались осознать произошедшее.
Валаам открыл было рот, чтобы отдать приказ, но осекся. Ярость в его глазах боролась с суеверным страхом. Наконец, он принял решение.
— Стерегите его, — глухо приказал он своим помощникам. — Ничего не предпринимать до моего возвращения.
Не говоря больше ни слова и даже не взглянув на меня резко развернулся и покинул камеру. Двое монахов, обменявшись тревожными взглядами, заняли посты у двери, не спуская с меня глаз.
Тяжелая дверь захлопнулась. Лязгнул засов.
Я закрыл глаза, опустив голову на грудь, чтобы выглядеть полностью побежденным. Но внутри началась война. Я сосредоточился на ближайшей руне и начал тянуть. Боль была мгновенной и острой. По плечу пробежала мелкая дрожь.
Это была пытка. Я балансировал на лезвии ножа: тянул ровно столько, чтобы знак медленно, гас. Несмотря на холод в камере, по виску медленно поползла капля пота.
Я приоткрыл один глаз и посмотрел на охрану. Один из них, прислонившись к стене, откровенно скучал, глядя в пустоту. Второй, наоборот, был начеку — но все его внимание было приковано к двери, откуда должен был вернуться Валаам.
Убедившись, что они не смотрят, я снова погрузился в свою внутреннюю борьбу. Время потеряло свой счет. Оно превратилось в бесконечный цикл из боли, истощения и упрямой, яростной концентрации. Один символ. Передышка. Следующий. Снова агония. И снова крошечная победа, когда очередной символ на цепи тускнел и гас.
Дверь отворилась. Вошел Валаам, и лицо его было спокойно. Та растерянность, что я видел раньше, исчезла, сменившись холодной, непоколебимой решимостью. За ним вошел один из монахов, который с благоговением нес в руках обитую черным бархатом шкатулку.
Валаам взял шкатулку и открыл ее.
Внутри, на подушечке из алого шелка, лежал терновый венец. Но он был сделан не из дерева. Он был выкован из черненого серебра, ветви которого были переплетены в тугой, зловещий обруч. Длинные, острые как иглы шипы, также из серебра, торчали из него под жестокими, неестественными углами. От венца исходило слабое, тошнотворное фиолетовое свечение.
— Если твое Клеймо — это знак твоего демонического хозяина, то мы увенчаем тебя святостью, которая выжжет его дотла, — тихо произнес он, и его голос был лишен всяких эмоций.
Он достал венец из шкатулки и кивнул своим помощникам. Двое монахов шагнули ко мне.
И судя по всему в этот раз мне не отделаться легко.
Инстинкт выживания взял верх. Когда монахи подошли, я забился в цепях, как дикий зверь. Я рванулся из стороны в сторону, мотая головой, пытаясь уклониться от их рук. Цепи с лязгом натянулись, впиваясь в мои запястья и плечи до боли, но я не обращал на это внимания.
Но все было тщетно. Один монах мертвой хваткой вцепился в мои волосы, с силой откидывая мою голову назад. Второй поднес зловещий серебряный венец к моему лбу.
В первую секунду была лишь физическая боль — острая, слепящая, будто в череп вонзили десятки раскаленных серебряных гвоздей. Я заорал, выгибаясь в цепях.
А в следующую секунду пришел настоящий ужас. Боль физическая стала лишь фоном для боли ментальной. В мое сознание хлынули кошмары. Я снова видел свою семью, но их лица были искажены ужасом и обвинением. Венец не просто пытал тело, он пытался сломать мой дух, доказать мне, что я — один из монстров.
Я был готов на все, лишь бы это прекратилось.
И в этот момент откуда-то со стороны, донесся глухой, еле слышный УДАР. Не взрыв, а скорее звук, будто что-то огромное и тяжелое проломило каменную кладку.
Все в камере на мгновение замерли. Монахи растерянно переглянулись. Валаам поднял голову к потолку, а затем огляделся и посмотрел на меня с презрительной усмешкой.
— Это твой хозяин идет тебя выручать? — пророкотал он. — Уже поздно. Для тебя все кончено, а теперь и для него! Раз он посмел заявиться в святую обитель!
Но он ошибся. Все только начиналось.
Его слова, боль, унижение, отчаяние — все это стало последней искрой. И меня накрыло, окончательно.
Это не было похоже на тот контролируемый всплеск в Зале Усмирения. Это была слепая, первобытная ярость, обретшая форму. Из моей груди вырвалась беззвучная волна чистой, темной энергии.
ХРЯСЬ!
Цепи, сковывавшие меня, лопнули одновременно, разлетаясь в стороны, расколовшись на тысячи осколков. Серебряный