Торопиться сделать, что хотел,
Или в смертный час сгрызет досада:
Эх, мол, не хватило, не успел…
Помню, будто сказаны
Сегодня,
Эти капитановы слова…
Сорок первый.
Лес восточней
Сходни.
Немец – рядом.
Позади – Москва.
– А у вас задача есть? Какая? -
Я спросил. -
Вам сколько нужно лет?
Он смеется: -
Есть, да небольшая:
Я ведь не ученый, не поэт…
И еще сказал совсем иначе,
Будто только что и не шутил:
– Да, конечно, есть одна задача -
До границ Германии дойти…
Человеку жить дано не очень…
Правда, просто? Кто тут не поймет!.
Как он торопил нас, дни и ночи,
Бой за боем и за годом год.
Уж совсем близка была граница,
Он почти что видел цель свою.
Надо ж было этому случиться!
Главное, не в схватке, не в бою -
Просто: пуля глупая пропела,
Не сообразили ничего,
Даже слова молвить не успел он,
Лишь взглянул… Мы поняли его.
Кто нас упрекнет? Мы были правы:
Сердце есть у каждого в груди…
И четыре кавалера «Славы»
Понесли носилки впереди.
До границы – я клянусь! – ни разу
Не коснулся капитан земли.
Тех, кто падал, заменяли сразу,
Мины рвались… Мы его несли.
Жуткое ли было в этом что-то, -
Но, вопя, бежал пред нами враг,
Когда молча шла в атаку рота
С мертвым капитаном на руках…
Мы дошли. Упорные солдаты.
Злые, почерневшие в дыму.
Малые саперные лопаты
Вырыли укрытие ему.
Памятником вечным на могиле,
Самым прочным, верным и родным,
Пограничный столб мы водрузили
С буквами советскими над ним.
И, чтоб память воина нетленно
В нас жила, когда бои пройдут,
Лейтенант скомандовал:
– С колена В сторону противника – салют!…
Я мечтал
С окопной страстью нашей,
За три года скопленной тоской,
Тронуть косы дорогой Наташи
Жесткою солдатскою рукой.
А еще мечтал я спать раздетым,
Жить под крышей, где когда-то рос,
И свободно двигаться по свету,
Не ползком, а, как бывало, в рост.
И траншей не рыть до самой смерти…
Вырастить бы сына своего…
Слушать Софроницкого в концерте…
Не хочу!
Не надо ничего!
Пусть, когда вернутся ветераны
От рейхстага черного домой,
Я останусь возле капитана
Как его бессмертья часовой.
Пусть я встану там героя строже,
Землю дорогую сторожа.
И посмотрим, черт возьми,
Кто сможет
Сбить меня с такого рубежа?
Одной ДОРОГОЙ
Повесть «Одной дорогой» рисует жизнь уральской рабочей семьи в 1905 году. Для создания этого произведения Кл. Рождественская, автор книг «В старом доме», «Живители камня», «В одной семье» и др., в течение нескольких лет изучала материал, относящийся к первой русской революции на Урале. Она собрала воспоминания старых большевиков и длительное время работала над разными историческими документами, хранящимися в архивах Перми, Свердловска и Казани.
В основу повести легли главным образом события, происходившие в Мотовилихе в тот незабываемый боевой год. Печатается повесть с сокращениями.
Кл. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ
Рис. Б. Васильева
1. НОЧНАЯ ТАЙНА
Александр Жигулев вернулся, когда все спали. В руке его была чужая корзина, укрытая сверху темной тряпкой.
– Притащи-ка половичок с кухни да коптилку, – сказал он Яше, давно поджидавшему его во дворе. – Да не шуми!
Яша без возражения выполнил приказание. Когда он пришел обратно, на крыльце уже сидел товарищ брата – Борис Абросимов.
– Видал? – спросил он Яшу, повертев перед его носом чем-то ноздреватым и мягким. – Губочка. Тело шоркать.
Яша промолчал, боясь попасть впросак. Абросимов не раз подыгрывал над ним. У него трудно было узнать, когда он шутит, а когда говорит правду.
Сунув половичок под мышку и прихватив корзинку, Абросимов остановился перед Александром.
– Ну так что? Ждать не будем. Придет.
Абросимов, как и Александр, был выше среднего роста, но гораздо светлее его, худощавее и казался моложе своих двадцати двух лет.
Александр сказал Яше коротко и внушительно, как всегда:
– Мы в бане будем, а ты карауль здесь. Кто постучит, беги сразу к нам. Не шуми! Понял?
– А вы что там…
Яша осекся под взглядом брата. Сразу понял: не надо спрашивать. Абросимов нагнулся к нему и, сделав таинственное, пугающее лицо, выдохнул:
– Бомбы заряжать…
Оставшись один, Яша разостлал подстилку в сенях, поближе к раскрытой двери, и притих.
Со двора тянуло сырой прохладой. У крыльца, как нога великана, чернел ствол рябины. В стайке шумно вздыхала корова. Неясные шорохи неслись отовсюду. На улице кто-то, спотыкаясь, выводил с бесшабашным унынием: «Когда б имел златые горы и реки полные вина…» Яша лежал, навострив уши к воротам. Шутка Абросимова не выходила из головы. Почему он о бомбе заговорил? И что принес. Александр в корзине? Может, они вещества взрывчатые готовят?
И чем больше Яша раздумывал над своей догадкой, тем все более и более она казалась ему вероятной. Если бы они делали там что-то обыкновенное, то не поставили бы его на караул. И верно, не зря сидел Абросимов в тюрьме. Может, это он и швырнул тогда, два года назад, бомбу в дом главного управителя.
В народе долгое время шли толки об этом происшествии. Бомба не разрушила дом. Она отскочила от оконного переплета и, шипя, упала на землю. Когда подбежал сторож, бомба разорвалась, и ему напрочь оторвало ногу. Говорили потом, что управитель дал старику рублевку и сказал: «Купи себе коровью ногу». Люди тогда немало ахали над его словами. Что за ирод! Еще насмешки строит над человеком, который из-за него же пострадал…
Яша никогда не видал бомбы, но слыхал от ребят, что ее можно сделать из любой жестянки. Были бы под рукой порох, селитра или другое что взрывчатое.
Шаркая, прошел через сени отец в нижнем белье. Увидев распахнутую дверь, проворчал: – Ишь ведь, как спят полоротые. Что за народ… – и, вернувшись со двора, запер сени на два поворота ключа. Но после его ухода Яша опять отворил дверь. Настороженно прислушивался к пугающему дыханию ночи. Что они так долго? Живы ли? Ждать дольше не было сил. Вздрагивая от малейшего треска под ногой, Яша пробрался в огород. Все страхи, привитые с малых лет россказнями про домовых, кикимор и леших, поднялись в нем при