Кроме того, задача классического университета – подготовить студента к исследовательской деятельности. А педагогического вуза – подготовить учителя, для которого глубокое знание своего предмета не самоцель, а один из важных инструментов воздействия на ребенка. Именно в этом смысле следует понимать парадоксальную формулу, выведенную В. Розановым, по которой «ученость» и «педагогичность» обратно пропорциональны. Хотя бывают ситуации, когда обе эти стороны просвещения гармонично дополняют друг друга, ибо есть люди, успешно совмещающие в себе эти качества. А много ли таких – с божьим педагогическим даром? Нет, немного. И век их, как правило, скоротечен, ибо они жгут свою свечу с обоих концов, что относится к любому творчеству, включая педагогическое. Берегите людей с божьим даром!
Арифметика подлости – и подвига
Каждый выбирает для себя
женщину, религию, дорогу.
Дьяволу служить или пророку —
каждый выбирает для себя.
Главными и существенными признаками сгущающейся тьмы служат атомизация общества, нарастающее недоверие людей ко всему и вся (к властям, политикам, медикам, друг к другу), а как следствие – рост агрессии и взаимной ненависти. Людей раздирает злоба. Пандемия и связанная с ней изоляция лишь обострили это болезненное состояние, в котором вчерашние приятели, да что там приятели – еще недавно близкие по духу интеллигентные люди, бросаются (правда, преимущественно в сетях) с кулаками друг на друга. Баррикады возводятся даже в семьях.
Отдаю должное создателям искусственного интеллекта, породившим «Алису», человеческим голосом осуществляющую навигацию автомобилей. На вопрос, кто бы его ни задал, «Крым наш?» – она отвечает: «Ваш».
Еще одна грозная примета сумерек просвещения – это якобы отсутствие моральных авторитетов. Они, разумеется, были, есть и будут, но бесконечное подчеркивание их исчезновения и говорит о нравственном кризисе общества, нуждающегося в сплочении.
Однако подлинное единение людей способны обеспечить немногие – люди, отмеченные божьим даром. Жизнь их, как правило, ярка и скоротечна, ибо, по словам В. Высоцкого, «поэты ходят пятками по лезвию ножа». Сказанное относится к художникам в широком смысле слова. Для них путь к истине выше и дороже продления индивидуального существования.
Альфред Шнитке в статье о Карле Юнге писал: «Если мне предстоит остаться со своим здоровьем, но лишиться Баха, или остаться с Бахом, но лишиться здоровья, то я предпочту, конечно, Баха». Перенеся тяжелый инсульт, он продолжал работать на износ.
А Давид Самойлов превратил этот тезис в программное стихотворение:
Давай поедем в город,
Где мы с тобой бывали,
Года, как чемоданы,
Оставим на вокзале.
Года пускай хранятся,
А нам храниться поздно,
Нам будет чуть печально,
Но бодро и морозно.
Уже дозрела осень
До синего налива.
Дом, облако и птица
Летят неторопливо.
Ждут снега листопады,
Недавно отшуршали.
Огромно и просторно
В осеннем полушарье.
И все, что было зыбко,
Растрепанно и розно,
Мороз скрепил слюною,
Как ласточкины гнезда.
И вот ноябрь на свете,
Огромный, просветленный.
И кажется, что город
Стоит ненаселенный, —
Так много сверху неба,
Садов и гнезд вороньих,
Что и не замечаешь
Людей, как посторонних…
О, как я поздно понял,
Зачем я существую,
Зачем гоняет сердце
По жилам кровь живую,
И что порой напрасно
Давал страстям улечься,
И что нельзя беречься,
И что нельзя беречься…
Художники – они визионеры, провидцы. Без них мир оскудеет, а жизнь неизбежно разладится. Потому-то их надо беречь. О чем с обезоруживающей откровенностью написал Б. Окуджава:
Берегите нас, поэтов. Берегите нас.
Остаются век, полвека, год, неделя, час,
три минуты, две минуты, вовсе ничего…
Берегите нас. И чтобы все – за одного.
«Все за одного» – невероятно трудная позиция в тоталитарных системах управления, ибо она требует личного мужества при открытом проявлении солидарности с жертвой режима. Как известно, Корней Чуковский не жаловал поэзию Иосифа Бродского. Но восприятие поэзии – дело глубоко субъективное. Однако когда И. Бродский оказался под судом, Корней Иванович написал письмо, в котором настаивал на освобождении великого поэта.
Да, до поры до времени художники вынуждены идти на компромиссы, играя с властями в кошки-мышки. Но неизбежно возникает такой момент, когда жить и творить «применительно к подлости» (Салтыков-Щедрин) становится невозможно.
Эту точку невозврата четко определила Лидия Чуковская в своих мемуарах.
«Далее вступил в силу мой зарок. Он мешал публикованию моих статей или книг, даже в тех редких случаях, когда издательства обращались ко мне или были так милостивы, что соглашались рассматривать мною написанное.
Мне предлагали изъять страницу, полстранички, абзац, строку, и тогда моя работа, вся, за исключением строчки или абзаца, будет направлена в типографию, напечатана, опубликована, а может быть, даже похвалена… <…>
Сейчас, в середине семидесятых, на меня уже вообще никакая литературная арифметика не действует. <…> Тогда, в середине шестидесятых, литературная арифметика перестала действовать в одном пункте, но зато в самом главном». («Процесс исключения. Очерк литературных нравов»)
И последнее. Тоталитарные правители держат под неусыпным контролем одаренных художников, используя все инструменты влияния на них: от подкупа до запугивания. В демократических системах управления художники обделены таким повышенным вниманием. Почему?
Тому есть две причины. Шестым чувством вождь предугадывает, что итоговая оценка его деятельности производится именно творчески одаренными людьми, прорвавшимися в вечность. Их приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
А кроме того, он и сам мечтает остаться в вечных воспоминаниях потомков, войдя в бессмертие. Громкие военные победы и расширение имперских границ кажутся ему для этого достаточно весомыми основаниями.
Но, увы, подобные основы – легко распадающаяся ветошь истории.
Но те, кто встает на тернистый путь к истине, неизбежно поражаются двум вещам в жизни.
«Чему я более всего поражен в жизни? и за всю жизнь?
Неблагородством.
И – благородством.
И тем, что благородное всегда в унижении.
Свинство почти всегда торжествует. Оскорбляющее свинство».