— Ну, что? Попробуете? — строго глянул я на своих первых дегустаторов.
Они с опаской, как звери, принюхались, потом сделали маленькие глотки. Эйвинд аж поперхнулся, его могучий, раскатистый кашель огласил двор. Хальвдан вытаращил единственный глаз, второй прикрывал шрам. Ивар просто покраснел, сел на землю и замотал головой.
— Что… что это за штука? — прохрипел Эйвинд, вытирая слезы. — Яд какой-то?
— Вода огненная, — сказал я, с наслаждением делая еще один глоток. Голова сразу стала легкой и ясной. — Самогон. Сила зерна, освобожденная огнем! Но главное — не увлекаться!
В тот же день двое самых быстрых и незаметных моих парней — Ивар и еще один юнец по имени Свейн — отправились в Буянборгс подарками и с вестью ко всем, кого мы помнили и кому доверяли. К Асгейру. К Торгриму-кузнецу, моему старому союзнику. К другим дружинникам, что хорошо ко мне относились. Также я вручил друзьям маленькую, тщательно свернутую бересту — для Астрид. Там было всего три слова: «Скоро. Жди. Люблю». А большего и не надо…
И мы начали готовиться к пиру.
Пригласили всех. Не только друзей и соседей. В первую очередь — тех, кто колебался. Кто смотрел и на Сигурда, и на меня, не зная, куда склониться.
Многие пришли с опаской, любопытством и недоверием. Мои парни встретили их у ворот как радушные хозяева. Улыбки, шутки, хлопки по плечу. Я вышел к ним в простой льняной рубахе, подпоясанной ремнем, без оружия. Свой в доску…
Пир удался на славу. Я зажарил на вертелах двух откормленных баранов — шашлык по-рюриковски, в маринаде из дикого чеснока, горчицы и лесных ягод с терпким, кислым вкусом. Накрыли длинные столы прямо во дворе, под чистыми осенними звездами. Было шумно, тесно, весело. Люди, сначала скованные, понемногу расслаблялись.
Но главным, конечно, был самогон. Я наливал его небольшими порциями в маленькие деревянные чарки.
Реакция была предсказуемой и одинаковой. Сначала — шок, глаза на лоб. Потом — всеобщий кашель, слезы и удивленные возгласы. Потом — дикий, неподдельный восторг. Этот напиток срабатывал лучше любого дипломата. Он растворял льды недоверия, смывал наносную вражду. Стеснение испарялось вместе с алкогольными парами. Разговоры становились громче, смех — искреннее, а песни — задушевнее. Я не жалел «огненной воды». Подливал всем, кто просил.
Сначала мои парни затянули боевые, суровые саги о подвигах предков. Потом местные бонды подхватили свои деревенские протяжные и меланхоличные. Потом все смешалось в веселом и пьяном хаосе. Девушки из соседних хуторов, пришедшие с отцами и братьями, смотрели на меня с явным и нескрываемым интересом. Я улыбался всем, шутил, но держался в стороне. Мое сердце было далеко, и оно было занято одной рыжеволосой красавицей.
За полночь половина гостей спала богатырским сном прямо на свежей соломе, расстеленной в стороне. Другая половина, шатаясь, клялась мне в вечной дружбе и верности.
— Придешь на тинг, Рюрик, — говорил мне толстый, раскрасневшийся бонд Йормунд, — мы за тебя слово замолвим, если что не так пойдет! Все, как один! Сигурд нас уже достал своими поборами и спесью!
Другие кивали, поддакивали. И я видел в их глазах не пьяный блеск, а настоящую благодарность.
Я победил и приобрел сторонников… Как и задумывал.
На следующий день, когда мы с тяжелого похмелья разбирали последствия грандиозного пира, к хутору подъехал Сигурд.
И не один. А с двадцатью своими хускарлами. В полном боевом облачении, с щитами, в кольчугах, с топорами на плечах. Солнце, поднявшееся над лесом, злобно поблескивало на стальных наконечниках их копий. Они остановились у ворот, как мрачная, молчаливая туча.
Мои парни, несмотря на вчерашнее веселье, мгновенно схватились за оружие, заняв позиции у забора. Я вышел вперед, нарочито медленно, отставив в сторону свой топор.
Сигурд окинул взглядом мой хутор — крепкие, новые постройки, дым из кузницы, полные, туго набитые амбары, ухоженные поля. Он видел, что я значительно преуспел с последней нашей встречи. И ненавидел меня за это лютой, слепой ненавистью.
— Рюрик, — раздраженно буркнул он. — Я пришел за вейцлой. Пора платить подать своему ярлу. За весну и лето.
Он назвал сумму. Завышенную. Втрое, если не впятеро против обычного. Это был открытый, демонстративный грабеж. И проверка на прочность.
Эйвинд, стоявший за моей спиной, яростно, по-звериному прошипел. Я слышал, как его пальцы с бешеной силой сжали рукоять топора.
Я посмотрел на Сигурда. На его воинов — сытых, злых, уверенных в своей силе. Драться сейчас — значило погубить все, что я построил. Это не входило в мои планы…
— Как скажешь, ярл, — сказал я спокойно. — Твоя воля, твой закон. Ты защищаешь эти земли, мы — кормим. Такова договоренность.
Я повернулся к своим. Их лица были искажены немой яростью.
— Эйвинд, Хальвдан. Сходите в амбар. Отсчитайте ровно столько, сколько просит ярл Сигурд. Ни зерном меньше. И положите ему отборное, с верхних закромов. Пусть другие парни помогут вам. Буду очень благодарен.
Они посмотрели на меня с предательской обидой. Но я был их другом. И за ними числились долги ценою в жизнь. Так что они послушались. Молча, сжимая зубы до хруста.
Мы молча, под присмотром холодных глаз хускарлов, грузили на подводы Сигурда тяжелые мешки с отборным зерном, вязанки с вяленой олениной, бурдюки с медом и моим сидром. Его воины смотрели на это с плохо скрываемой жадностью и злорадством.
Сигурд наблюдал, скрестив мощные руки на груди. Он ждал, что я взорвусь. Взбешусь. Обзову его грабителем. Дам хоть малейший повод для расправы.
А вот шиш тебе! Я был спокоен, как вода в глухом лесном озере. Внутри все кипело, но лицо я держал не хуже византийского дипломата.
Когда дань была погружена, Сигурд разочаровано фыркнул.
— До тинга, выскочка, — бросил он мне на прощание и развернул своего вороного жеребца в сторону Бранборга.
Ульф, сидевший рядом на гнедом коне, поглядывал на меня совсем иным взглядом. В нем злость в равной степени мешалась с испугом. Он понял, что я не лезу на рожон. Что я не поддаюсь на провокации. Что я играю в какую-то другую, непонятную ему игру, где главное — не сила удара, а выдержка и терпение. И это пугало его больше, чем любая ярость.
Они уехали, поднимая тучи рыжей осенней пыли.
Эйвинд подошел ко мне. Его лицо было багровым, жилы на шее вздулись.
— Зачем, Рюрик? Мы бы их… мы бы