В спальне горел невыключенный телевизор. На экране шло черно-белое кино. Американец с черными усиками и в шляпе, сдвинутой на затылок, сидел за рулем и вел машину, рядом с ним — белокурая дамочка.
— Вэ-вэ, вэ-вэ, — промычал американец.
— Easy, — ответила дамочка. — Don’t worry.
Регина рухнула на пол в приступе смеха. Назар не сразу избавился от липкого страха, но через полминуты тоже упал ничком рядом с рыжей бестией и освобожденно заржал:
— Вот тебе и Каменный гость!
Отсмеявшись, Назар и Регина выпили еще по бокалу вина, забрались в уютную кровать и некоторое время по инерции смотрели какую-то старую голливудскую чепуху, где актеры в основном бубнили неразборчиво, а никакого перевода, ни закадрового, ни титрами, почему-то не предусматривалось.
Вскоре Регина засопела, Назар, тоже проваливаясь в сон, успел нажать на пульте красную кнопку, дабы и киношка тоже угомонилась.
Проснувшись утром, Белецкий вспомнил вчерашний хоррор и тихо засмеялся.
— Ничего смешного, — услышал он рядом голос Регины.
— Это я вчерашний фильм-ужас вспомнил. Ты-то помнишь?
— Я-то помню. Но вот никак не могу припомнить, кто из нас мог включить и оставить телик.
— Ну, мало ли. Если мы уснули — ты в кресле, я вообще на траве, то может быть, кто-то из нас поднимался в спальню и включил тивишку.
— Смысл?
— Не знаю. Мало ли.
— А ты еще про сапоги говорил.
— Померещилось.
— Сапоги померещились, телик кто-то включил. Как ты себе представляешь? Вот мы сидим пьем, лопаем шашлык, и вдруг один из нас поднимается в спальню и включает телевизор. Смысл?
Назара снова посетила липкая тошнота страха, он стал думать, дергая себя за верхнюю губу.
— Ну, допустим, так: я увидел, что ты уснула, и решил тебя отнести в спальню. Но для начала поднялся туда и включил телик.
— Зачем?
— Чтобы не зажигать свет. При телике более тускло. Не хотел тебя будить. Спустился. Но тут меня вырубило, я упал и уснул на траве.
— Ну... Это хотя бы какое-то объяснение, — облегченно вздохнула Регина.
— Ага, я гляжу, ты тоже стала побаиваться, — засмеялся Белецкий.
— Эх, если бы не баблики, ну его к черту, этого Сталина!
— В том-то и дело. Помнится, я давал себе зарок никогда не касаться сталинской темы. И вот те на! Уж лучше бы мы и впрямь получили заказ на компру против патрика или презика.
Потом он сгонял за пивком, опохмелились и к вечеру уже снова вовсю работали над синопсисом: надо поспешать, а то мало ли, Сапегин еще кому-нибудь закажет. Ушлых много, опередят, понравятся — и пиши пропало.
Подстегнутые ночными страхами, работали складно, как рабочий кладет на пол плитку, подгоняя рисунок, и все совпадало, клеилось, ложилось прочно. Затюканные, зашуганные киношники, то на грани ареста, то — получите орденок или Сталинскую премию, а то снова в опале. Эйзенштейн, Пудовкин, Ромм, Довженко, Герасимов, Пырьев — вон сколько их только на Новодевичьем.
— Погоди, а разве Довженко тоже гнобили?
— Еще как, Назик!
— А Герасимова и Пырьева? У этих же все было тип-топ.
— Тоже найдем, за что зацепиться.
— А Александров?
— Здрасьте! А кому Сталин сказал, что повесит?
— Так это же в шутку.
— Хороши у него шуточки. Вы, говорит, товарищ Александров, если будете обижать Орлову, мы вас повесим. Как?! Очень просто, за шейку. И не волнуйтесь, это только один раз. Такие шуточки потом по ночам снятся.
Запуганные, затасканные, а некоторые и расстрелянные, как Мейерхольд, хотя он к кино и не имеет отношения. А любимый оператор Александрова Нильсен! Он тебе и «Веселых ребят» снял, и «Цирк» и «Волгу-Волгу», а в тридцать седьмом арестовали и вскоре кокнули, не моргнув глазом, словно яйцо от скорлупы очистили — хряп, чик-чик, и нет человека, нет проблемы.
Как выяснилось, если кинорежиссеров и впрямь не расстреливали, то операторов, звукооператоров, художников — нередко. А всякую киношную мелочь вообще сплошняком отправляли по адресу Москва–Бутово.
— Нет, Назыч, масштабное полотно у нас получится, — вновь на всех парах двигалась к завершению синопсиса Регина. — Докажем, как два пальца об асфальт: виновен по всем статьям обвинения. Приговаривается к расстрелу из всех орудий. Посмертно. Реабилитации не подлежит.
Прошло еще четыре дня, и они, приятно волнуясь, как отличники, целиком готовые к экзамену, ехали через дождь в Останкино, где среди прочих известных телекомпаний располагалась и штаб-квартира канала «Весна».
Имя России
— Вот теперь молодцы, — спокойно сказал Сапегин, будто оценил качество омлета, а не новый вариант синопсиса.
Зато Белецкий и Шагалова не сдержали облегченного выдоха.
— Нормалёк? — спросил Назар.
— Надеюсь, когда будете делать сценарий, еще больше разогреетесь. А на съемках и вовсе покажете высший пилотаж.
— Можете не сомневаться, Илья Кириллович, — заверил Белецкий.
Сапегин вложил синопсис в пластиковую папочку и легонько откинул ее от себя на письменный стол.
— Ребята, фильм надо смастачить к декабрю, потому что ожидается юбилей монстра — сто сорок лет со дня рождения. А через десять лет будет еще более значительный юбилей — сто пятьдесят. И все больше людишек, собирающихся это безобразие отмечать. Все больше и больше дураков, требующих вернуть Волгограду Сталинград. Вот в чем важность нашего проекта. Это должно быть не просто очередное наступление на сталинизм. Сталин и кино — это бросок и атака оттуда, откуда не ждали. Все равно как если бы вы прошли болотом и напали на противника с тыла.
— Это мы понимаем, — кивнула Шагалова.
— Думаю, что не совсем, — возразил гендиректор «Весны». — Не совсем оцениваете ситуацию, насколько стремительно нарастают сталинистские настроения. Полвека, начиная с Двадцатого съезда партии, антисталинисты вытаптывали заразу. А зараза снова вылезает из-под земли. Вот смотрите, одиннадцать лет назад канал «Россия» осуществлял проект «Имя России». Вы, конечно, помните, кто тогда победил.
— Александр Невский и Пушкин на двоих, — кивнул Белецкий. — А поначалу побеждал Сталин.
— Правильно. Только на самом деле Сталин бы и победил, если бы... Сами знаете, как это делается. В итоге Сталин вообще улетел под плинтус,