– Ты уже не виноват в моей смерти, Ральф? – спросил Прайс голосом, который Шмидт был не в силах забыть.
– Когда ты оставишь меня, Томас?
Тот пожал плечами, поднял на уровень груди окровавленные руки и осмотрел их, словно удивляясь, после чего снова уставился в глаза инженеру.
– Ты же знаешь, что мне тоже надоело умирать снова и снова. Это твоя воля, а не моя, – сообщил он с неким равнодушием в голосе.
– Но я уже извинялся, – повторил привычную мантру Ральф, понимая, что призрак ей не внемлет.
– Тогда почему я снова здесь?
– Потому что я снова убил тебя, Томас.
– Да! Именно! – воскликнул тот и закрыл лицо руками. Когда он отдёрнул их, лицо тоже оказалось перемазано в крови. – Может, ты уже прекратишь?
– Видимо, таково моё наказание. Проживать этот миг снова и снова.
– Но оно ещё и моё наказание. А мне-то за что такое? – спросил призрак и попытался заткнуть рукой рану на груди, откуда продолжала идти кровь. – Вроде я – жертва, а не убийца. Мне бы уже на покой.
– Я не знаю, Томас, – Шмидт чувствовал, что плачет. – Возможно, так ты продолжаешь жить. Хотя бы и умирая.
Англичанин закинул ногу на ногу, ловко протиснув её за сиденьем водителя, приложил окровавленный палец к окровавленным губам и задумался.
– Ты знаешь, – он поднял палец и слегка покрутил им в воздухе, – в этом что-то есть. Если так я живу, вечно умирая вновь и вновь, то есть какой-то смысл. Не бывает бытия без смысла.
– Ты должен мне что-то показать кроме моей вины? – уточнил Ральф, робко хватая Томаса за вторую руку.
– Вероятно.
– Тогда что именно? Что? Скажи мне, наконец! – Ральф кричал так, что, казалось, машина, подергиваясь на трассе, начинала мчаться в сотни раз быстрее, разрывая пространство и время. – Мне больно видеть тебя таким, Томас! Я хочу, чтобы это прекратилось! Мне умереть вместе с тобой, да?
– Нет. Определённо нет. Смерть будет для тебя облегчением, а ты жаждешь наказания. Ты не умрёшь. Сейчас не умрёшь. Я имею в виду, не умрёшь в реальности, – призрак улыбнулся и попытался вытереть его слёзы, но лишь смешал их с кровью.
– Тогда дай мне то, ради чего ты живёшь и умираешь каждую ночь!
– Я… Я не могу. Не сейчас, Ральф, – развёл руками Прайс. – У меня нет ответа, он должен найтись в тебе самом.
– Что же может найтись во мне самом? Ты же знаешь всю мою жизнь, я весь на ладони.
– Лаура? – Томас, казалось, был само сочувствие. Ральф даже верил, что тот, будучи хорошим человеком, и правда соболезнует ему в его давнишнем и вечном горе.
– Лаура… Девочка моя… Она всегда будет со мной, но никогда больше ко мне не придёт. Ты… заместил её.
Шмидт чувствовал жгучее желание разреветься, представляя образ дочери, но она ускользала от него, а слёзы больше не текли из глаз, будто не хотели вновь оплакивать ту, из-за гибели которой и он сам стал причиной чьей-то смерти.
– Это не моя вина, Ральф, – Прайс сложил ладони в молитвенном жесте. Конечно же, не его. Немец сухо кивнул.
– Ну а что ещё есть в моей жизни? Я сижу в тюрьме. Работаю над нелюбимым, но важным для Согласия и Человечества проектом. Общаюсь с тобой ночами. Вот и всё, собственно говоря, – он понимал, что так всё и есть, в его жизни и в самом деле довольно пусто.
– Почему же важный для всех проект тобой так нелюбим? – Томас, казалось, заинтересовался, он снова закинул ногу за ногу и затянулся невесть откуда взявшейся сигарой. Дым выходил из дыры в груди. Позёр.
– Наверное, чтобы разобраться, нужен психолог. Даже психотерапевт. Но я сам не пойму, я – всего лишь инженер. Куда мне до самоанализа?
– Будь я живым, я бы мог тебе помочь, ведь философы – инженеры человеческих душ, – ответил Томас.
– Это моя фраза, – вспомнил Шмидт. – Но я говорил её не тебе, а Григорьеву.
– Ну так и поговори с ним, за чем дело встало? Может, он даст тебе ответ, раз я не могу?
Мысль была такой обжигающей. Пётр всегда видел в Ральфе человека. Даже тогда, когда Шмидт пытался и его убить. Какое счастье, что не удалось.
– Я позвоню ему. Непременно позвоню, – пообещал он призраку.
– Отлично, – кивнул тот. – А теперь прости меня, я должен сделать тебе больно.
Ральф заорал, когда сигара в руках Прайса превратилась в нож, и он занёс его для удара.
В момент, повторяющийся из раза в раз, Шмидт всегда просыпался.
За окном стояла поздняя ночь, но сколько конкретно было времени, он не знал. Может быть, часа три. Или пять.
Вытерев испарину со лба, Ральф включил ночник и посмотрел на часы на стене. Половина шестого. Осень, рассвет поздний, поэтому и темно. Значит, в Санкт-Петербурге уже половина восьмого, так? Ральф взял с тумбочки телефон и нашёл номер Петра Григорьева, имеющийся у него в записной книжке с марсианских времен. Уместно ли звонить? А, чёрт, почему бы и нет? Он нажал вызов.
– Алло? – удивлённый голос русского окончательно разбудил его.
– Пётр, здравствуйте. Это Ральф Шмидт, – он говорил по-немецки, зная, что и для Петра это будет понятный язык. Более понятный, чем английский.
– Ральф? – голос стал ещё более удивлённым, с некой ноткой тревоги, толикой страха и с крохотной, но всё же различимой каплей радости. – Вы… Вы уже вышли из тюрьмы?
– В каком-то смысле я никогда не выйду из неё, – Ральф произнёс слова, понимая, что это правда. Это давно стало его правдой.
– Я понимаю вас, – даже не видя русского, Шмидт ощутил, как тот кивнул. На заднем фоне было слышно позвякивание ложки о чашку.
– Вы завтракаете? – зачем-то спросил Ральф.
– Уже давно позавтракал, я рано встаю. Я уже в университете, – ответил Пётр. – Так чем обязан такому неожиданному звонку?
– Томас… он приходит ко мне ночами.
– Как у Достоевского? – уточнил Григорьев. Надо же, в каком-то смысле и правда как у Достоевского [35].
– Возможно, – согласился Ральф. – Может, не до конца так. Он все время приходит и умирает вновь и вновь.
– Вы хотите, чтобы он перестал приходить? – уточнил русский. Григорьев стал ещё и психологом?
– Нет, я хочу, чтобы он перестал умирать, – со вздохом ответил Шмидт.
– Так, – Пётр сделал некоторую паузу и, судя по звукам, отпил из чашки кофе… нет, чая. Григорьев любит чай, а не кофе. – Так. Я не психолог. Я не смогу помочь вам… и ему… Но…
– Но он сказал, что вы сможете! – умоляюще перебил его Шмидт. – Философы