После этого промыл иглу, и взял одну из нитей, продел в ушко, нить прошла, после чего завязал узелок на конце.
— Делаю надрез у жилы, — в этот раз я решил не рисковать и предупредил Ратибора. Не дожидаясь обратной связи, расширил входную рану, совсем чуть-чуть, чтобы увидеть, что внутри. А заодно сделать себе побольше места, чтоб потом было легче сшивать трахею.
После чего обхватил древко стрелы обеими руками.
— Держите его, — сказал я мужчинам, что всё это время держали Глеба. — Сейчас вытаскивать буду.
Я потянул древко на себя. Медленно, осторожно. Оно шло туго, цепляясь за ткани. Еще немного. Еще… И с мокрым хлюпающим звуком стрела вышла. Пошла кровь. Но не так чтобы много. И это радовало.
«Нужно зашить. Сначала трахею, потом мышцы, потом кожу».
Я вставил иглу в край разрыва. Ткань была мягкая, скользкая. Игла прошла с трудом. Я протянул нить, завязал узелок, как учили в медке, оставив кончик нити. Потом следующий стежок. И еще один.
Стежок за стежком. Узел за узлом. Я работал медленно, осторожно, стараясь не порвать тонкую ткань трахеи.
Наконец последний стежок. Я завязал узел, но не обрезал нить, а оставил конец длиной с палец торчать наружу.
Повернулся к Ратибору.
— Не смейте дергать! Тут же умрёт. Сам вытащу, когда заживет.
Боярин кивнул, не до конца понимая, что происходит.
Теперь выходная рана. Я осторожно раздвинул края ножом, заглянул внутрь.
«Ну кажись самое сложно закончилось!» — подумал я. Продев новую нить в иглу я снова начал работать. Стежок. Узел. Стежок. Узел.
Мне казалось, прошла целая вечность. Наконец-то я выдохнул. Мышцы зашита. И концы нитей торчат наружу.
«Вот вам профессора хреновы! Хоть вы ещё не родились, смотрите какого хирурга прое… ли! Деньги вам!!! Вот же ж продажные суки!» — нахлынула на меня былая обида.
Но потом мой взгляд опустился к трубке.
«Блин, про тебя-то я и забыл!»
Я осторожно потянул трубку. Она вышла легко. Отверстие под ней сразу начало затягиваться — края кожи сошлись почти сами. Но, разумеется, я всё зашил. Несколько аккуратных стежков и снова оставил концы нитей снаружи. И наконец последний узел. Я отрезал лишнюю нить ножом, оставив короткий конец.
— Готово.
Оставалось совсем немного. Я показал, как приподнять голову, после чего начал перевязывать шею раненого.
Толпа молчала. Все переводили взгляд с меня на боярича. Ратибор опустился на колени рядом с сыном, положил ладонь ему на грудь. Почувствовал, как она поднимается и опускается. Закрыл глаза.
— Жив, — прошептал он. — Живой…
Федор положил руку ему на плечо, сжал.
Я сидел на земле, уперевшись спиной о стену кузни.
«Я сделал это. Я его, бл@ть, правда, спас…»
— Несите его в терем, — сказал Ратибор, поднимаясь. — Осторожно. Голову не трясти.
Боярин пошел следом. Но на полпути обернулся, посмотрел на меня.
— Ты… иди за нами. Нужно будет еще что-то сделать?
Я кивнул, с трудом поднимаясь на ноги.
— Да. Нужно… нужно подготовится если жар появится.
Ратибор нахмурился.
— Лихоманка? Горячка? Говори нормально!
Я сглотнул. В голове крутились обрывки знаний. Антибиотиков здесь нет. Антисептиков толком тоже. Что можно использовать?
Ива. Кора ивы. Салициловая кислота — природный аспирин. Жаропонижающее и противовоспалительное.
— Кора ивы, — сказал я. — Мне нужна кора ивы. Много.
Боярин обернулся к одному из холопов, стоявших в толпе.
— Слышал?
— Да, барин!
— Тогда беги. Принеси коры. Много. БЕГОМ.
Холоп кивнул и сорвался с места.
* * *
Мы дошли до терема. Высокого бревенчатого строения с резными наличниками на окнах. Внутри было просторно и светло, окна пропускали много света, на полу лежали шкуры, у стены стояла широкая лавка, покрытая мехами.
Глеба положили на лавку. Ратибор сам поправил под головой сына меховую подушку, осторожно, чтобы не задеть шею.
В комнату забежала жена боярина, и кинулась к сыну.
— Глебушка, сынок… — зарыдала женщина.
— Не реви. Жив он. — И бросив на меня взгляд. — Он спас!
Женщина обернулась на меня. В её взгляде читалась одновременно благодарность и неверие.
Я поклонился, почти к самому полу.
— Бог помог. Без него бы не справился. — и снова перекрестился.
После этого я подошёл к Глебу и пощупал пульс на запястье.
«Так, слабый, но ровный. Это уже хорошо».
Вдруг послышался топот.
— Барин, — окликнул холоп с порога. — Кору принес!
Он вошел, держа в руках охапку ивовых веток с корой. Десяток кусков, может, больше.
Я взял один, осмотрел. Свежая, влажная. Хорошо.
— Ее нужно измельчить, — начал я объяснять холопу, — на мелкие куски. Потом в печи полчаса кипятить. В воде. Много воды. Потом процедить через ткань и принести сюда, когда остынет.
Боярин повернулся к холопу.
— Все слышал?
— Да, барин!
— Тогда бегом делай, что малой сказал.
Холоп схватил кору и выбежал из терема. Прошло время. Может, час, может, больше. Я сидел на лавке у стены, глядя в окно. Солнце клонилось к закату.
Рядом с раненым сыном сидели Ратибор и Любава, жена Ратибора. Родители почти не обращали на меня внимания.
Сам же Глеб лежал неподвижно, дыша ровно и глубоко. Я несколько раз подходил, проверял пульс, осматривал повязку. Все было стабильно.
Наконец дверь отворилась, и вошел холоп, неся глиняную крынку. От нее шел легкий пар.
— Вот, барин. Остыло уже.
Я подошел, взял крынку. Заглянул внутрь. Жидкость темно-серая, почти черная, с резким горьким запахом. Пригубил.
«Вроде бы оно». — подумал я.
Глава 5
На два дня меня поселили в соседнюю комнату с Глебом, чтобы я неустанно следил за его состоянием. Большой плюс, что пока я там жил, меня очень хорошо кормили. И самое главное МЯСОМ! Конины после набега татар было много.
Утром следующего дня Боярич пришёл в сознание. Я осторожно полил чистую ткань хлебным вином, отжал лишнее и начал промачивать швы. Он поморщился, но терпел. Ратибор стоял рядом и внимательно следил за моими действиями.
— Краснота небольшая, но это нормально. Кажись, горячка* (воспаление) прошла нас стороной.
— Странно ты слова строишь, Митрий, — задумчиво сказал боярин. На что я пожал плечами и продолжил заниматься своим делом.
Я взял прокипяченную ткань, сложил в несколько слоев и приложил к ране. Потом начал обматывать шею новой повязкой.
— Пап… — корчась от боли прошептал Глеб.
— Молчи! — строго сказал я. — Тебе нельзя говорить!
Тем временем Ратибор сел рядом с сыном.
— Слава Богу. Живой. Я всю ночь с твоей мамой молился, чтобы ты открыл глаза. Сейчас я позову мать.
И он вышел из комнаты.