Свою помощь Лоренцо подкреплял минимальным числом слов, которые дошли до наших дней: Oh già, si capisce, con gente come questa / Ah’s capis, cun gent’ parei — «Чего еще можно ожидать от такого, как этот». Эта фраза — единственное, что произносит Лоренцо в произведениях Леви между 1947 и 1986 годами (в двух изданиях «Человек ли это?», в рассказе «Возвращение Лоренцо» в сборнике «Лилит» и в сборнике эссе «Канувшие и спасенные»).
Были и другие слова — скажем, те, которые открывают эту книгу. Их Леви привел в качестве примера в телевизионном интервью незадолго до смерти: «Я сказал ему: “Разговаривая со мной, ты сильно рискуешь”. Он ответил: “Мне все равно”» [689]. Или диалог, который мы находим в расшифровке очередного интервью: «Слушай, это опасно, ты получишь неприятности». — «Плевать» [690].
Больше слов появляется в театральной постановке «Человек ли это?» 1966/67 года, где Пьетро (Лоренцо) осмеливается много говорить (возможно, из-за измененного имени?). В основном он рассуждает о работе. Вот как продолжается диалог, начало которого я привел выше.
АЛЬДО (удивленно). Тебе нравится работать?
ПЬЕТРО. В моем возрасте я уже ни на что другое не гожусь. К тому же это не такая уж плохая работа. (С некоторой гордостью.) Возвести арку! Не многие сегодня на такое способны. Замок Ступиниджи [691] тоже я реставрировал. И во Франции тоже, тот большой замок рядом с морем.
АЛЬДО. Какой замок?
ПЬЕТРО. Я работал там зимой, когда у нас не было работы. (Пауза, вспоминает.) В Тулоне. Добрался туда пешком, без документов, нелегально. Семь дней в пути!
После размышлений о мире, который «несправедлив», и о том, что он «никогда не просил» рождаться, Пьетро-Лоренцо добавляет: «Если уж пришел, то оставайся». И буднично замечает: «Работай как можно лучше и, если выдастся случай, делай добро». — «Добро здесь, в Аушвице?» (Альдо-Примо не верит своим ушам.) — «Именно. Здесь для этого хватает возможностей». (Каменщик отвечает сухо, сходит с лесов и с удовлетворением оглядывает свою работу.) [692]
Три печатных листа, на которых выкристаллизована театральная версия «Человек ли это?», содержат четкое объяснение поступков «малограмотного» каменщика. Язык сухой и чистый, фразы четкие. «Делать то, что можешь» на практике означало: Лоренцо «каждый вечер передает… три, а то и четыре литра Zivilsuppe — супа вольнонаемных итальянцев» [693], бесценное сокровище для двух заключенных [694].
Леви в лагере пытался разъяснить одному из своих «последователей», новичку — Zugang, венгру: следует «крутиться — доставать еду, уклоняться от работы, найти влиятельных друзей, прятаться и скрывать свои мысли, красть и лгать», потому что «те, кто так не делал, быстро умирали» [695]. «Свободный» Лоренцо думал о своей работе и о том, чтобы, согласно обстоятельствам, помогать другим.
О лагерной «морали» рассказано в книге «Историк и свидетель» (Lo storico e il testimone) Кристофера Браунинга — это расследование и обвинительное заключение в отношении нацистского трудового лагеря в Стараховице. Система выживания основывалась не столько «на личной выгоде» [696], сколько на оценивании обстоятельств — раз за разом, в каждом отдельном случае.
Даже когда судьба развела Лоренцо с Примо (его перевели в другое место, как мы знаем из «Человек ли это?» [697]), каждый вечер друзья-заключенные продолжали получать свои три-четыре литра супа. Лоренцо отличался этим от остальных «вольнонаемных» рабочих, относившихся к рабам совсем по-другому — как к Kazett [698], «средний род, единственное число» [699]. Это, правда, не мешало некоторым вольняшкам «бросить иной раз хефтлингу кусок хлеба или картофелину, а то и разрешить в знак особой щедрости доесть остатки Zivilsuppe со дна их котелков, при условии вернуть их назад чисто вымытыми» [700].
Что их побуждало к этому? Слишком назойливый голодный взгляд, порыв состраданья, а иногда и простое любопытство: поглазеть, как мы, точно голодные собаки, налетаем со всех сторон на брошенный кусок, кто скорее схватит, и, когда он достается самому сильному, возвращаемся ни с чем на место [701], [702].
В Аушвице не было недостатка в «возможности» делать добро, говорит нам каменщик, который в то время уже успел все понять. Лагерь итальянских работников располагался на холме, с которого были видны «трубы Биркенау с одной стороны и живые мертвецы Моновица — с другой». Кэрол Энджер считает, что Лоренцо и его товарищи «поняли, что именно там происходит, и страдали от этого» [703]. В ясные дни, оставшиеся в памяти Леви, из Буны было видно «дым крематория» [704], [705].
Руководитель I. G. Farben в Италии Ханс Дайхманн так описывал в 1978 году представшее взору работяг вроде Лоренцо: «Итальянские строители жили в барачном городке, построенном на небольшом холме, с которого открывался вид на всю огромную стройку, а с другой стороны — на поле уничтожения, где в тумане и в дыму зловещей трубы царил самый настоящий ад» [706].
Значит, Лоренцо был наблюдательным, умел быстро оценивать ситуацию и действовать осторожно — ведь рядом с местом, куда он каждый день приносил еду, находился Italienisches Syndikats-Büro — «Итальянский синдикатный офис», где, по свидетельству Иана Томсона, было «полно шпиков» [707]. И в этом смысле память тоже не подвела Леви.
Он хорошо помнил поступки Лоренцо, которые полностью перечислил в «Человек ли это?» и к которым вернулся в «Лилит». Потому что единственное, что имеет значение, — дела. Это не просто избитая поговорка, а «центральная мысль», которую Леви не раз повторял: ценность человека «зависит от того, чего от него можно ожидать» [708]. Это произносит часовщик Мендель (в образ которого Леви «вложил много от самого себя», как подтверждают его биографы и критики [709] и как утверждал он сам [710]) — главный герой «Если не сейчас, то когда?».
Однако еще больше определяют человека его поступки. Миранда, одна из героинь рассказа «Психофант» (Psicofante; сборник «Порок формы» (Vizio di forma), 1971), говорит: «Главное — что человек делает, а не то, кто он такой. Человек — это совокупность его поступков: прошлых и настоящих — ничего более» [711]. Рассказ написан «в ироничной форме», но друзья, с которыми разговаривает Миранда на его страницах, — это круг общения Леви и «старые знакомые» Бьянки Гвидетти Серра: «Все мы, а особенно те, кто принадлежал к определенной группе, которая образовалась в 1938 году — ко времени “расовых” законов» [712].
Пожалуй, самое удивительное в истории Лоренцо — что он помогал Леви не только в буквально жизненно важном. Я уже упоминал, где нашел название фирмы G. Beotti из Пьяченцы (в которой работал каменщик из Фоссано) — на почтовых открытках, теперь хранящихся в архивах Международного центра исследований