Как благодаря Архивам Арользена установила Лаура Фонтана, многие вольнонаемные за периметром Аушвица посылали по почте весточки (большая часть из 30 миллионов документов оцифрована и доступна в интернете — невероятная работа). Подлинники некоторых писем сегодня можно купить на eBay. Но другие — сотни? сотни тысяч? — по сию пору пылятся в семейных архивах и на чердаках половины Европы.
С близкими в письменном виде общались все более-менее грамотные иностранные служащие рейха. Каменщик из области Фриули Пьетро Луза (на пять лет младше Лоренцо), нанятый фирмой Pagani [714], отправил жене Джузеппине открытку: в 12 убористых строчках он дважды заверил ее в своем хорошем самочувствии, чем вызвал оправданные подозрения — значит, не все у него так уж гладко. Помощник механика из Падуи Бруно Миони (ровесник Леви) пожаловался в письме отцу, Умберто, что «очень грустит» и «очень скучает по своему дому, семье и родной земле» [715]. Письмо датировано днями, когда Леви впервые встретился с каменщиком из Фоссано.
Насколько мне известно, сам Лоренцо домой не писал — ни по крайней необходимости, ни чтобы просто дать о себе знать. Возможно, «это были времена, когда даже надежда могла пугать», как написала Гвидетти Серра в мемуарах «Красная Бьянка» (Bianca la rossa) [716].
До нас не дошло ни одной открытки, отправленной muradur от своего имени. Ни родителям, хотя они оба в те годы еще были живы, ни братьям или сестрам — в семье даже не упоминали о подобных весточках [717]. И это, на мой взгляд, довольно любопытно. Потому что Лоренцо писал открытки за Примо [718].
Леви упомянул об этом в рассказе «Ученик» (Un discepolo; сборник «Лилит»): «В июне [1944] с пугающей беспечностью и с помощью одного каменщика, “свободного” итальянца, я написал письмо своей матери, которая в то время скрывалась в Италии». Отправлено оно было на адрес Бьянки: «Я совершил это, как выполняют ритуальные действия, особо не надеясь на успех» [719]. Почерк был аккуратный, и письмо до подруги дошло [720].
3
«Перроне» (с двумя «р»), как написали отец и дядя в графе о его рождении в сентябре 1904 года [721]; «Ло. Пе.», которого Примо называл «святым Антонио», воспользовался своей привилегией (которая у него имелась, в отличие от рабов рабов), но не для себя. Он написал открытку за Примо [722] и, не раздумывая, назвал себя «его другом». Эта деталь придает поступкам Лоренцо еще большую весомость.
Это был невероятно рискованный поступок. Но мы знаем, что так порой делали и «вольнонаемные» французы [723], — Лоренцо понимал, о чем они говорят, так как часто бывал во Франции. Все это было необычайно важно для рабов рабов, за которых писались открытки. Евреям, «врагам по определению» [724], было запрещено отправлять корреспонденцию. Леви отмечал в «Канувших и спасенных», что «потеря… связи… вызывает смертельную тоску, несправедливое чувство обиды за то, что ты оказался брошенным» [725], потому что «на большом континенте свободы свобода коммуникации занимает обширную территорию. Это как здоровье, истинную ценность которого понимаешь, только потеряв его» [726], [727]. Для узников «письма значили больше всего остального: придавали их жизни хоть какой-то смысл и были единственной связью с потерянным миром», — подчеркивал и исследователь Томсон [728].
Послание отправилось в путь в рекордные для того времени сроки — на открытке с датой «25 июня» стоит штемпель Аушвица за следующий день. Отправитель — Перроне Лоренцо, Gruppo Italiano, Ditta Beotti, Аушвиц… Германия. Это сообщение Примо, посланное Лоренцо с польской территории, и адресата достигло довольно быстро — всего за три недели. Письма тогда могли идти и несколько месяцев [729]. Открытку получила Бьянка Гвидетти Серра, дорогая подруга. Она жила в Турине, на улице Монтебелло, 15, и не была еврейкой, а поэтому меньше подвергалась опасности [730].
Бьянка ничего не знала о происходящем с Примо в Аушвице, но, увидев открытку, испытала «огромное облегчение» [731]: пишет — значит, жив. Сам он позже признался Иану Томсону, что с его стороны поступок был «безответственным»: «Я понятия не имел, насколько безопасно отправить письмо на домашний адрес» [732]. А ведь таким образом Леви действительно подверг угрозе итальянского «сообщника» Лоренцо, о чем позже и написал в рассказе «Жонглер» (Il giocoliere) [733].
Другой «счастливый билет» вытянула Ада Делла Торре, кузина и подруга Примо. Она случайно оказалась в Турине в гостях у его матери Эстер Луццати, которую все называли Рина, и позвонила Бьянке. Поднявшая трубку домработница закричала: «Быстрее сюда!» [734] Так открытка попала к родственникам Примо. Ответ скоро отправился в обратный путь — в начале второй половины июля мать послала его «таким же способом».
В то самое время Леви за 1400 километров от родины пытался обучить Банди, недавно прибывшего в лагерь венгра, искусству выживания. Странное имя было «уменьшительным от Эндре Шанто, что по-итальянски звучит почти как santo (“святой”. — Прим. ред.)» [735], и, казалось, он не имел намерения осваивать путаную лагерную мораль.
«Пришел август, как необычный подарок для меня: письмо из дома, невероятное дело», — вспоминал Леви. Послание было от «синьоры Ланца» — так для конспирации подписалась мать [736].
Письмо из милого мира жгло мне карман, я знал, что, элементарной осторожности ради, мне стоило молчать, и все же не мог о нем не говорить. В то время мы чистили цистерны. Я спустился в свою цистерну, со мной был Банди. В тусклом свете лампочки я прочитал ему это волшебное письмо, по-быстрому переведя его на немецкий. Банди слушал меня внимательно. Он, конечно же, мало что понимал, потому что немецкий не был ни его, ни моим родным языком и еще потому, что письмо было малосодержательным и иносказательным.
Но он понял, что клочок бумаги, прилетевший ко мне таким странным образом, который я уничтожу до наступления вечера, был лучом света, брешью в темной вселенной, которая сжималась вокруг нас, и что сквозь него могла пробраться надежда. Хочется верить, что Банди почувствовал это: потому что, когда я закончил читать, он приблизился ко мне, долго шарил в карманах и наконец бережно извлек из них редис. Он протянул его мне, сильно покраснев, и с застенчивой гордостью сказал: «Я научился. Это тебе: первая вещь, которую я украл» [737].
4
Затем были еще две открытки, так же написанные рукой Лоренцо, им же подписанные и отправленные [738]. А Бьянка послала продукты и одежду — 9 августа, из почтового отделения в Сасси, пригороде Турина. Чтобы попасть в Аушвиц, посылка должна была пересечь охваченную войной Европу