Е. Левинсон, И. Фомин. Проект отеля «Интурист». 1931
➧Но оттепель еще верит в равенство и братство (а точнее, жестоко ошибается, ратуя за «возвращение к ленинским нормам и принципам»), поэтому пытается имущественное неравенство стушевать. И этот дом — образец отменно замаскированной элитности. Впрочем, и необходимость придания ему скромного облика формулировалась иначе — сугубо как градостроительная. «Надо ли говорить о сложности задачи, возникшей перед архитекторами», которые блестяще с ней справились, создав «дом-кулису, на фоне которого домик Петра I и сквер смотрятся как старинная картина, обрамленная скромной рамой» [153]. Тут, правда, уже есть натяжка: домик Петра еще с 1844 года спрятан в футляр, который сам по себе никакого интереса не представляет. Не говоря уж о бурно разросшемся скверике, в котором он просто утонул.
➧В противоречие с пестуемой темой «задника» входит и тот факт, что это — фрагмент важной набережной (слева — Петропавловка, справа — «Аврора»), находящийся при этом на самом широком участке Невы. То есть домик Петра от Летнего сада (который ровно напротив) неразличим, а набережной надо придать парадность, причем такую, чтобы с того берега ощущалась. Задача эта стоит еще с 1931 года, когда объявляется конкурс на гостиницу «Интурист», который выигрывают Евгений Левинсон и Игорь Фомин. Сначала их проект конструктивистский, потом он плавно матереет, становясь постконструктивистским (оставаясь прекрасным), но в 1936 году строительство замораживают, после чего все радикально меняют и достраивается здание уже как «Дом военморов» — кислый образец ранней сталинской неоклассики.
➧Авторы здания честно перековались, но задачу по преображению набережной провалили. Мыслившееся как сугубо горизонтальная композиция (вытянутые объемы, ленточное остекление, прозрачный ресторан на ножках), от перевода всех элементов в вертикальный регистр здание сильно проиграло, а растянутые во весь фасад колонны лишь подчеркнули недостаточность его высоты. Поэтому очевидно, что следующая попытка возвеличить набережную требует как минимум большого объема. Ради этого решено пожертвовать даже целой улицей — Петровской, которая продолжала Пеньковую, выводя к Троицкой площади. Ее просто отменили, заменив внутридворовыми проездами, а тихую Мичуринскую, бывшую Малую Дворянскую (давшую второй повод к названию нашего дома), пропустили сквозь его арку.
Первая версия дома на Петровской набережной. 1963
Общий вид с Невы. 1970
➧Знаменательно, что архитектура этой переходной эпохи часто наследует предыдущей — постконструктивизму. В первой редакции дома трудно не узнать вторую версию «Интуриста»: та же мощная горизонталь, та же четкая сетка глубоко утопленных окон, такой же карниз, как бы отдельно парящий, то же остекление стилобата. Потом, правда, проект упрощается: сетка теряет свою графичность, а карниз прилипает к телу дома. При этом его все равно приходится оправдывать: «Венчающая часть нового здания с фризом и простым карнизом не кажется анахронизмом» [154], — пишет архитектор М. Чернов в 1970 году. Впрочем, к этому времени все опять меняется, карниз снова начинает казаться актуальным, а главный художник города В. Петров пишет слова, которые недавно еще страшно было произнести. «К глубочайшему нашему сожалению… современная индустриальная архитектура… утратила характерные, традиционные национальные черты» [155], — среди которых он выделяет «цвет, а с ним и материал… Бесцветность и однообразие объявляются „стилем благородной сдержанности“» [156], а единственным позитивным примером Петров называет подглазурную роспись ниш гастронома «Петровский».
➧Эта работа Сергея Коваленкова шутливо и грациозно изображает русско-голландские деловые, культурные и даже амурные связи. Выполненная в стилистике голландского фаянса XVII века, привычной в России в качестве изразцов, она логично тяготеет к интерьеру, оформляя входы в гастроном. То есть она настолько заглублена, что считать ее элементом фасада затруднительно — как, впрочем, многие образцы застенчивой ленинградской «монументалки». Но зато она была гениальным экспортным пиаром, служа рекламной приманкой для иностранцев, которых «Интурист» автобусами разгружал у домика Петра.
План секции
С. Коваленков. Роспись ниши магазина
➧А вот что здесь совсем незаметно, так это балконы. Лишить такой огромный жилой дом балконов было смелым шагом, каковой объяснялся все той же задачей «скромного задника». Впрочем, эту инновацию компенсирует другая — «французские балконы». Окна в пол уже появлялись изредка — то в «ажурном» доме Блохина/Бурова, то в полукруглом доме Гурьева/Фромзеля, но вообще считались буржуйской блажью, нездоровым эксгибиционизмом, не говоря уж о лишнем расходе энергии в суровом климате. Но лишать людей (тем более — лучших) такого вида тоже было бы преступлением. Другим поводом к эксперименту было то, что дом вставал во второй линии, за сквериком, а значит, частная жизнь оставалась неприкосновенной. Наконец, надо было как-то компенсировать упавшую — по сравнению с прежними «элитными» домами — высоту потолков: а она здесь всего 2,7 м.
➧Вопрос о высоте потолков (как и о карнизе) становится для советской архитектуры ключевым на каждом ее переходном этапе. Живущий по соседству — в Доме политкаторжан — герой фильма Фридриха Эрмлера «Неоконченная повесть», прикованный к постели инженер-конструктор, гневно обрушивается на студентов именно за низкие потолки. И хотя речь в фильме идет о кораблях, всем понятно, на что намекает автор. «Нет, дорогие мои проектировщики, не этого я ждал от вас! Я надеялся на творческое, самостоятельное осмысление проекта! Кому же и пересматривать сложившиеся формы, как не вам? Какую высоту жилых помещений вы запроектировали?» Услышав в ответ, что высота 2,2 метра, продолжает кипятиться: «А как вы думаете, Володя, удобно жить в таком помещении?» Студенты растерянно блеют, что «неудобно, но это же общепринятые нормы, международные» и что «в ваших проектах такая же высота, Юрий Сергеевич!»
➧Последний аргумент точно описывает ужас и недоумение советских архитекторов, когда с них строго спросили за «излишества», лишив даже госпремий, но кто же эти излишества и заказывал (и кто же эти госпремии выдавал), как не родная партия? Но при этом гневается герой Сергея Бондарчука вовсе не на излишества, а, наоборот, на убожества. И можно было бы подумать, что это смелая критика хрущёвской архитектуры, но фильм вышел на экраны 17 октября 1955 года — за три недели до постановления «Об устранении излишеств в проектировании и строительстве». Конечно, первую свою речь с критикой оных Хрущёв произнес еще 7 декабря 1954 года,