Интеграция в местную экономику сталкивалась с дополнительными препятствиями. Помимо видов на жительство, Управление по делам иностранцев также контролировало выдачу разрешений на открытие бизнеса. Совместно с местными властями оно проводило “Bedürfnisprüfung” – проверку, чтобы установить, есть ли “необходимость”, скажем, в турецком магазине или греческом ресторане. Для чиновников эта потребность была прежде всего этнической. У них не было проблем с хорватом, желающим открыть балканский ресторан в районе, где проживает много жителей Югославии. Однако если тот же человек хотел открыть бар для пьющих всех наций, ему отказывали. Греческая еда была для греков. В 1980 году почти половина всех деловых заявлений от иностранцев, не входящих в ЕЭС, была отклонена; только Швейцария и Австрия были еще более строгими.
С 1978 года иностранцы были освобождены от проверки “необходимости”, если они состояли в браке с немцем или прожили в стране не менее восьми лет. Для этих счастливчиков магазины этнической еды, рестораны и туристические бюро открывали дверь к социальной мобильности. В 1973 году у 2 % греков был свой бизнес. Десять лет спустя эта цифра вырастет до 11 %. Как и их владельцы, магазины часто возникали в результате курсирования между старой и новой родиной. Так произошло и в случае с Нечи Кайскансом, который впервые приехал в Берлин в 1973 году в возрасте двенадцати лет, позже управлял рестораном в Измире, на западе Турции, прежде чем вернуться в Берлин-Шарлоттенбург, чтобы открыть там гастроном.
Национальная кухня не представляла что-то радикально новое для Германии в 1980-е годы. В ее активе уже были возникшие ранее польские закусочные, балканские грили и итальянские кафе-мороженые. Первый китайский ресторан открылся в Берлине в 1923 году и обслуживал как немцев, так и китайских студентов62. Тем не менее, вместо того чтобы способствовать культурному обмену, проверка “необходимости” оставила после себя ландшафт отдельных этнических островов. Стоило ли идти перекусить к “турку”, или “греку”, или “итальянцу”? Тот факт, что в некоторых итальянских ресторанах на кухне стояла жена-немка, тщательно скрывался. Культурное знакомство редко выходило за рамки заказа донер-кебаба, который был адаптирован к немецкому вкусу: с курицей, залитой чесночным майонезом, а не с ягненком с оттенком баранины и острого перца.
1970-е и 1980-е годы были отмечены углублением поляризации. С одной стороны, были поборники мультикультурализма. Возникали местные инициативы, призванные облегчить взаимопонимание и помочь иностранцам в их повседневных проблемах. В Мюнхене одна такая группа открылась в 1971 году. Десять лет спустя она насчитывала двести шестьдесят участников, в основном домохозяек, студентов и пенсионеров. Они сопровождали иностранцев к врачу, заполняли официальные формы и помогали детям с домашними заданиями. В рамках специальной недели в 1973 году немецкие дети во вторник вечером исполнили “фольклорный” танец. В четверг их греческие сверстники поставили спектакль. В воскресенье прошла викторина на шести языках. Начиная с 1975 года церкви организовывали общенациональный День иностранного соотечественника, чтобы показать, насколько те и их наследие являются ценным активом для немецкой культуры. В городах устраивались общественные фестивали: фестиваль в Гостенхофе, районе Нюрнберга, собрал тысячу участников. Однако даже здесь расовые стереотипы не исчезли. В музыкальной игре дети учились песне “В Гонконге живет Чин-Чонг Ли, борода у него до земли”, а учитель немецкого языка показывал им “особенности и типичные обычаи китайцев”63.
С другой стороны, были те, кто видел непреодолимую цивилизационную пропасть между немцами и турками. Процент немцев, считавших, что гастарбайтеры должны вернуться домой, вырос с 39 % в 1979 году до 60 % в 1982-м. В Берлине на стенах появились зловещие граффити: “То, что у евреев уже позади, у турок еще впереди”64. Это были годы после бума, когда уровень безработицы поднялся до 9 %; и хотя первыми, как правило, увольняли иностранцев, это не уменьшало беспокойства принимающего населения.
Политики внесли свой вклад в то, чтобы сделать гастарбайтеров козлами отпущения, ответственными за трудные времена и кризис в сфере государственных услуг. Их крестоносцем был министр внутренних дел Фридрих Циммерман, правый католик с грязным прошлым; он был замешан в скандал о взяточничестве в отношении казино и приговорен за дачу ложных показаний. В 1984 году он настаивал на том, чтобы ограничить право на воссоединение семьями с детьми в возрасте до шести лет. Он утверждал, что дети старше этого возраста не могут интегрироваться, а их приезд в страну – всего лишь предлог для получения льгот, который усилил бы давление на и без того испытывающую трудности экономику. Его коллега-либерал Ганс-Дитрих Геншер, министр иностранных дел, это предложение отверг, пригрозив уйти в отставку.
Канцлер Коль, пообещавший сократить вдвое иностранное население, попытался решить проблему “золотым рукопожатием”. Уволенным была предоставлена возможность до 30 июня 1984 года подать заявление на получение государственной помощи по возвращению домой в размере 10 500 немецких марок плюс 1500 немецких марок на каждого ребенка – на тот момент это составляло треть среднегодового дохода. Для тех, кто принимал это предложение, единовременная выплата была синицей в руке, которая позволила бы им заняться бизнесом или купить немного земли на родине. То, что на первый взгляд казалось щедрым предложением, скрывало долгосрочные интересы государства: каждый репатриант сохранял государственную казну по безработице и другим пособиям сейчас, а также огромные пенсионные выплаты в будущем – вернувшиеся получали только то, что они заплатили, без процентов; взносы работодателей оставались в Германии. В итоге лишь 150 тысяч взяли наличные и уехали65. При числе иностранного населения, приближающемся к 5 миллионам, эта мера едва ли повлияла на ситуацию.
В конечном счете вопрос был не в деньгах, а в идентичности. Для Циммермана и его единомышленников-консерваторов принятие мигрантов было равносильно отказу от немецкой нации, принадлежность к которой